Год со Штроблом

Уве хотел было что-то возразить, но как раз в этот момент музыканты, давно настраивавшие свои инструменты и устанавливавшие усилители, заиграли первый танец. Норма внимательно прислушивалась к беседе мужчин. Ее убеждали слова то Уве, то Штробла и Герда. Иногда ей казалось, что при ней скрестились шпаги и что невидимый, скрытый за кулисами режиссер дает преимущество то одному, то другому сопернику. Но в чем, если разобраться, правота Уве? «Деловитость», «деловой стиль»? А что это значит? Разве помимо производственных отношений нет чисто человеческих? Нет дружбы, нет любви, наконец? И какая разница, касается ли это людей из одной страны или из разных? Она испытывала неподдельное волнение, видя, как умело и надежно Герд и Штробл поддерживают друг друга. Герд теперь уже не тот, что смотрел на Штробла снизу вверх, он стал другим человеком, пусть она и не может сказать пока, в чем именно он изменился, но он стал вполне самостоятельным человеком, это очевидно. Занятно было бы понаблюдать за продолжением этой стычки, она могла бы даже разжечь ее, если бы в последних словах спорящих не прозвучала несомненная резкость.

— Ты и о дружбе говоришь в «деловом стиле». А знаешь, что за этим скрывается? Не что иное, как твое высокомерие.

Говоря это, Штробл вспомнил Герберта Гаупта, как они обнялись с Юрием, когда Гаупт в последний раз приезжал на стройку. Нет и не может быть никаких сомнений: Герберт и Юрий еще и потому друзья, что делали одно большое общее дело, что их личная приязнь была помножена на желание обменяться самым передовым опытом, достижениями теории и практики их стран. Оба они видели перед собой одну и ту же ясную и благородную цель — дать людям свет и тепло, ток, который заставит работать машины. И поэтому Юрий для Герберта Гаупта это не какой-то безымянный советский друг, а один из тех, кто все свои силы и знания отдавал их общему делу. Шютц понял, что настоящая дружба становится живой и полнокровной лишь тогда, когда есть это единство целей и интересов. Язык у дружбы один, хотя родные языки у друзей могут быть и разными. «Если мне удастся продолжить эту линию Герберта Гаупта, — думал Шютц, — это будет уже очень много».

— При чем тут высокомерие? — поморщился Уве.

Совершенно неуместно обвинять его в высокомерии или чем-то подобном. Кого не потрясут эти огромные перемены? Октябрьская революция! Коллективизация! Великая победа в войне с фашизмом! Бурное развитие науки и техники! Да, да и еще раз да! Но было бы глупо и бессмысленно не замечать прогресса в высокоразвитых западноевропейских странах.

Как тут Герд со Штроблом на него накинулись! Нет, пусть он объяснит поподробнее, что он называет прогрессом и высоким развитием в западноевропейских странах и США. Промышленность? Экономику? Государственное устройство, может быть, или науку? Культуру, условия жизни или социальные отношения? То и дело звучали вопросы: «Для кого это?». «Для чего это?». «В чьих это интересах?».

Да, беседа становилась по-настоящему резкой, непримиримой. Норме стало жаль, что вечер может оказаться безнадежно испорченным, она поднялась и сказала:

— Уве, мне хочется потанцевать с тобой!

Ему танцевать не хотелось, но Норма сказала мягко:

— Пойдем, пойдем, — и взяла его за руку.

И тогда он тоже встал, и жесткая морщинка у его рта разгладилась, и они танцевали, как привыкли танцевать в юности — увлеченно, весело, наслаждаясь ритмичной мелодией и мастерством партнера.

— Ну, пожалуйста, не накидывайтесь больше на бедного Уве, — сказала Норма, когда они вернулись за столик.

— Это он на нас нападал, — запротестовал Штробл, вновь наполняя бокалы.

Он, Штробл, вот что хочет им сказать: когда, значит, он послал в январе вызов Герду, он знал, что делает. Он призвал к себе на помощь товарища, на которого возлагал большие надежды, рассчитывая, что тот станет для него соратником. Да, вот именно, соратником! Их прошлая дружба была тому залогом. И сегодня он с чистым сердцем может сказать: он в Герде не ошибся. Герд стал его соратником.

— А быть и другом, и соратником — это большое дело, — сказал Штробл. — Без твоей помощи мне было бы куда труднее. Правда, не обходилось у нас и без стычек, часто мы оба не знали, кто из нас в конце концов прав. Случалось нам и промахнуться, и ошибиться. Но и достигли мы немалого, нечего скромничать! Мы с тобой неплохо подходим друг к другу, правда? А время наших больших побед еще впереди. Я думаю, мы останемся вместе и здесь, и если придется перейти на другую стройку. Так думаю я. Руку!

Штробл протянул ему руку, и Герд крепко ее пожал. А Норма воскликнула:

— Господин официант, бутылку шампанского!

Ее обрадовало, что Штробл кивнул ей: «Ты молодчина, Норма!» Еще она подумала: «Надо бы завести сейчас речь о Вере. Более приятной для него темы сейчас нет. Только не стану я этого делать, даже ради того, чтобы увидеть, как он на это отреагирует. Сегодня, как-никак, наш вечер!»

Подошел официант, налил шампанское в высокие рюмки, поставил бутылку в блестящее ведерце со льдом.