Год ведьмовства

Я видела зверей леса. Я видела духов, что прячутся средь деревьев, и купалась в омуте с демонами. Я смотрела, как мертвые ходят на человеческих ногах, водила знакомство с проклятыми и распятыми, с хищниками и их добычей. Я познала ночь и назвала ее своим другом.

Мириам Мур

Иммануэль, облаченная в светлый шелк церемониального платья, стояла на коленях посреди спальни, сложив перед собой руки. Она должна была молиться, но думала сейчас совсем не об Отце. Пока она сидела на полу, события последних дней промелькнули перед ее мысленным взором яркими вспышками, предвещающими головную боль.

Минул показательный суд над Эзрой, а следом за ним и оглашение приговора. Как и Иммануэль, он был признан виновным по всем пунктам, но больше она не слышала об этом ни слова. Она только знала, что Эзра все еще жив и сидит в одной из камер где-то в подземельях Обители. Ей оставалось только надеяться, что к нему там относились с большим участием, нежели к ней. Впрочем, вскоре это уже не будет иметь значения.

В дни, предшествовавшие церемонии печати, она без конца рисовала обращающий сигил – пальцем на нежном сгибе ее локтя, на стенах и на столах, и в подушке, на которой спала по ночам. И каждый раз, когда она чертила этот узор, снова и снова запечатлевая его в памяти, она готовилась к предстоящей жертве. К жертве, которую она принесет в ночь принятия печати, когда ее призовут в мужнюю постель. Она думала, что во всем этом есть какая-то высшая справедливость. Что через семнадцать лет после того, как Мириам воспользовалась священным кинжалом пророка, Иммануэль воспользуется тем же самым клинком, чтобы начертать символ, который отменит проклятия, наложенные ее матерью столько лет назад.

Сегодня она примет печать, и после начнет действовать.

Когда за ней пришли жены пророка, Иммануэль была готова. Она босиком прошла по коридорам дома пророка и вышла к повозке, которая ждала ее у входа в Обитель. Иммануэль забралась на переднее сиденье, остальные невесты расселись позади нее, и все вместе они пустились в долгий, безмолвный путь к собору.

Повсюду снова горели костры. В огонь бесперебойно подкидывали свежие дрова, и красные языки пламени поднимались теперь высоко, ярко освещая путь.

Когда они прибыли в собор, их не встречали толпы гостей. Не светились фонарики. Не играла музыка. Никто не веселился. Все было тихо. В этой зловещей тишине Иммануэль слезла с повозки и встала на холодную утрамбованную землю подъездной дорожки. Она задержалась на пороге собора, пока другие жены суетились позади нее. Возможно, в этот момент ей следовало бы помолиться кому-нибудь, кому угодно, но все, что пришло ей в голову, это слова проклятия:

Пусть всякий, кто поднял на меня руку, пожнет то же зло, которое он посеял. Пусть темнота погасит их свет. Пусть их грехи станут их же погибелью…

Дверь собора распахнулась прежде, чем она успела закончить мысль. Ее встретили пляшущие отсветы факелов и мутные лица прихожан, которые смотрели на нее в ожидании. В толпе она заметила и Муров: Марту и Абрама, Глорию и Анну, которая прижимала к груди Онор, укутанную в ворох шалей и одеял. Здесь присутствовали даже Окраинцы – их был не один десяток, и они занимали несколько скамей на задних рядах собора. Иммануэль догадывалась, что их пригласили из дипломатических соображений. В конце концов, впервые за всю многовековую историю Вефиля пророк брал в жены одну из них. Ни много ни мало, историческое событие, так что их присутствие среди гостей было более чем объяснимо.

Иммануэль шла к алтарю в полном одиночестве. Шлейф платья волочился за ней, когда она поднималась по ступенькам, перешагивая их через одну, а затем взобралась на алтарь. Камень был холодным и липким, как будто кто-то из служек забыл вытереть с него кровь после предыдущего субботнего заклания.

Она растянулась поперек алтаря, широко раскинув руки. Пророк навис над ней с кинжалом в руке. Они сухо обменялись клятвами, и Иммануэль промямлила слова, которые обвенчают ее с ним навеки – плоть и кость, душу и разум.

Жертвоприношение, не хуже любого другого.

Когда все слова были сказаны, пророк снял с шеи кинжал и плотно обхватил его рукоять. Когда он поднес лезвие к ее лбу, Иммануэль не дрогнула.

Позже другие жены пророка наложили Иммануэль бинты в темной комнатке в задней части собора, обработав рану маслом, которое жгло так сильно, что слезы навернулись ей на глаза. Когда Эстер перевязывала лоб марлей, у нее по носу потекла струйка крови. В голове так стучало, как будто пророк поставил свою метку у нее на черепе, а не на мягкой коже.