Год ведьмовства

Повозка миновала ряд покосившихся хибар, таких ветхих, что казалось, стоит подуть ветру, и они развалятся в щепки. На подъезде к центру деревни Иммануэль заметила небольшую полуразрушенную церковь, где проводили субботнюю мессу жители Окраин, в то время как остальные жители Вефиля встречались в соборе. Здание венчал короткий кривой шпиль, а единственный витраж изображал женщину в черной вуали, которую Иммануэль поначалу приняла за святую или за ангела, хотя на ней не было диадемы. Только когда повозка подъехала ближе, она узнала в женщине ее истинный прообраз: Темную Мать.

На фресках, украшавших сводчатые потолки собора, богиня всегда имела уродливый облик: скрюченные конечности, когти на руках и рот, перепачканный в крови ратоборцев, которых она пожрала в битве. Но на этом портрете Темная Мать выглядела красивой и даже изящной. Ее кожа была густого эбенового оттенка, почти такого же черного, как Ее вуаль, а широко раскрытые глаза – бледными, как луна. Она ничем не походила на проклятую богиню ведьм и преисподней. Нет, на этом портрете Она казалась скорее смертной, нежели чудовищем… И почему-то от этого становилось только хуже.

Повозка покатила дальше. Какие-то мальчишки без рубашек носились босиком по уличной грязи. Когда Марта и Иммануэль поравнялись с ними, те прекратили игры и застыли, молча уставившись на них своими совиными глазами, пока мул не провез грохочущую повозку мимо.

Вдали маячила тень Темного Леса. Чем дальше они углублялись в деревню, тем ближе он надвигался. И хотя леса на востоке Перелесья росли буйно и густо, они не шли ни в какое сравнение с дикими чащами, подпиравшими Окраины. Почему-то на западе лес казался почти живым. Деревья там кишели зверьем: лисьи белки величиной с кошку шмыгали по ветвям, вороны гнездились в кронах дубов и кизилов, грея на солнышке крылья и каркая свои ночные песни. Высоко над бескрайним лесом кружил белобрюхий ястреб, сильный ветер шелестел в деревьях, донося запахи глины и падали.

Вдоль леса то и дело виднелись дары и подношения: бушель кукурузы, пристроенный между корнями деревьев; овечья шкура, перекинутая через низкий дубовый сук; корзина с яйцами, оставленная на пне; что-то, похожее на венки из сушеного розмарина; мертвые куры и кролики, подвешенные за лапы к сосновым веткам.

Иммануэль привстала с сиденья, чтобы лучше рассмотреть странное многообразие.

– Что все это такое?

– Жертвы, – ответила Марта, не сводя глаз с дороги.

Повозка с грохотом проехала мимо какого-то подобия алтаря в виде замысловатой плетеной конструкции из веток и сучьев, на которой возлежал выпотрошенный козел.

– Жертвы кому?

– Лесу, – процедила Марта сквозь зубы. – В этих краях ему поклоняются. За такой-то грех пророку следовало бы изгнать их в дикие земли. Если так любят лес, пусть туда и возвращаются.

– Почему он этого не сделает?

– Из милосердия, полагаю. Но я не смею ставить под вопрос решения пророка, и тебе не советую, – она пронзила Иммануэль строгим взглядом, прежде чем снова повернулась к дороге. – И потом, те, кто живет в Окраинах, знают свое место, равно как и мы знаем свое. Даже грешники заслуживают своего угла в этом мире. И даже еретик может по-своему восславить Отца.

Они уже въехали в самое захолустье, когда из руин полуобвалившейся лачуги навстречу им вышла молодая женщина с кожей цвета красного дерева и остановилась на середине дороги. Ее босые ноги были покрыты синяками, а к груди она прижимала орущего младенца в перевязке. Она раскинула руки и разлепила пересохшие губы, глядя на них безумными глазами.

– Воды ребенку, умоляю. Не пожалейте для нас пары капель.

Марта пробормотала себе под нос молитву и щелкнула вожжами. Колеса повозки проехались по луже, окатив женщину кровью. Она отпрянула, крепче прижимая к себе ребенка, и упала, споткнувшись о подол платья.

Иммануэль обернулась, чтобы что-нибудь сказать, но Марта остановила ее, схватив за руку.

– Забудь об этой грешнице.

Но Иммануэль не могла оторвать от нее глаз. Она все смотрела и смотрела на плачущую на обочине дороги женщину, пока та не стала песчинкой на горизонте, а затем не исчезла вовсе.

Они продолжали путь. Жужжание мух и комаров стало громче, когда повозка повернула на юг, к Святым Землям. Трущобы сменились бескрайними равнинами и кровавыми лугами, затопленными разливом отравленных грунтовых вод. Вдали раскинулись угодья, принадлежащие апостолам церкви: кукурузные поля и обширные пастбища, простиравшиеся на запад далеко за горизонт. Они были усеяны разлагающимися, облепленными мухами трупами коров, лошадей и других животных, умерших от жажды в первые дни бедствия.