Год ведьмовства

– И я им сочувствую, правда. Но если они страдают, то не из-за ведьм, и не из-за бедствий, и не из-за тебя. Они страдают потому, что их отцы и отцы их отцов заварили эту кашу. Возможно, будет правильнее дать им за все ответить?

– И что? Сидеть здесь со связанными руками? Отвернуться от Вефиля, от моего дома?

– Если случится худшее…

– А оно случится.

– Если случится худшее, мы уйдем отсюда, – сказала Вера. – Есть миры за пределами этого, Иммануэль.

– Вы имеете в виду языческие города? Вальта, Хеврон, Галл?

– И не только они. Мир велик, и ты заслуживаешь шанса его повидать. Мы могли бы путешествовать вместе, втроем. Как семья, – Вера потянулась к ней через весь стол, поймала ее руку и стиснула. – Разреши мне сделать то, что я должна была сделать семнадцать лет назад. Разреши мне забрать тебя с собой.

Это было заманчивое предложение, и еще несколько недель назад она, возможно, приняла бы его. Но с тех пор Иммануэль поумнела.

– Я не могу отвернуться от своего города и от людей, которых люблю.

– То же самое твой отец сказал про твою мать много лет назад, и за это сгорел на костре. Если ты вернешься, то умрешь там, как умер он.

– Там мой дом. Если мне суждено где-то умереть, я бы предпочла умереть в Вефиле. Я часть этого города, и я не откажусь от него и от людей, которые мне дороги, – она выдернула свою руку из Вериной. – Я пришла сюда, чтобы найти способ все исправить, а не сбежать, как сделала ты.

Вера отпрянула от ее упрека.

– Иммануэль…

– Нарисуй мне сигил. Научи меня, как покончить с этим, и побыстрее. Пожалуйста. Умоляю тебя.

– Ты же понимаешь, что я не могу.

– Тогда я вернусь, несолоно хлебавши, и умру без боя. Одно из двух. Либо я вернусь в город с оружием и планом, как противостоять бедствиям и церкви, либо я вернусь беззащитной. Но, так или иначе, я вернусь в Вефиль. У меня нет выбора.

– Их миру не нужны такие, как ты. Разве ты не видишь? Что бы ты ни делала, какой бы хорошей для них ни была, хоть ты выдерни их из пасти самой Матери, ты навсегда останешься для них изгоем. Ты никогда не завоюешь их расположения и доверия.

– Я тут ни при чем.

– Но ведь это твоя жертва, – Вера почти кричала. Она откинулась на спинку стула и пригладила рукой дреды, пытаясь успокоиться. – Допустим, я дам тебе сигил. Каким образом ты рассчитываешь победить четырех наиболее могущественных ведьм, когда-либо живших на этой земле, когда ты пугаешься собственной тени?

– Я не трусиха.

– Перед лицом определенных опасностей, возможно, и нет. Ты же как-то проделала весь этот путь. Одна-одинешенька, бросила вызов нехоженым тропам за границей Вефиля. Ни дать ни взять, начало героического эпоса… Но мне интересно, распространяется ли эта отвага и на другие твои страхи?

– Какие другие страхи?

– Ад. Немилость Отца. Насмешки со стороны церкви. Утрата души, добродетели и своего доброго имени, – перечисляла Вера, загибая пальцы. – И, возможно, более всего прочего ты боишься себя. Своей собственной силы. Ведь именно она пугает тебя больше всего, не так ли? Ни пророк, ни церковь, ни Лилит, ни бедствия, ни гнев Отца… Больше всего на свете ты боишься силы. И поэтому так ее в себе подавляешь.

Иммануэль не знала, то ли ее бабушка оказалась провидицей, как Эзра и его отец, то ли ее слабости были настолько прозрачны, что даже почти посторонний человек видел ее насквозь, но от чувства собственной незащищенности кровь прилила к ее щекам.

Взгляд Веры смягчился.

– Если ты действительно хочешь покончить с бедствиями, тебе придется принять себя, всю себя без остатка. Не только добродетели, которые учила тебя ценить церковь, но и все неприглядные стороны. Их в особенности. Гнев, алчность, вожделение, искушение, голод, жестокость, злоба. Кровавая жертва ничего не стоит, если ты не можешь контролировать силу, которую она тебе дает. И если ты хотя бы вполовину так сильна, как я думаю, твоя мощь будет колоссальна. Сама видишь, как это повлияло на твою мать, – Вера постучала пальцем по дневнику. – В конечном итоге она совсем свихнулась. И с тобой… может произойти то же самое. Ты уверена, что готова пойти на такую жертву?

– Да, – ответила Иммануэль, ни секунды не колеблясь. – Я хочу положить этому конец.

– Истинная дочь своей матери, – сказала Вера и перевернула лежащий на столе портрет Дэниэла рисунком вниз, после чего взяла огрызок графита и нацарапала на бумаге небольшой символ, в котором Иммануэль узнала проклинающий сигил, но с небольшой вариацией; посередине символ разделяла вертикальная линия раздвоенных черточек, немного напоминающих стрелки. – Бедствия были порождены твоей кровью. Если ты вырежешь эту метку на своей руке, они вернутся к тебе.

– Но только если мне хватит сил, чтобы принять их.

– Хватит, – сказала Вера. – Нужно, чтоб хватило.