Год ведьмовства

Эзра кивнул. Мускулы перекатились под его рубашкой, когда он уперся обеими руками в алтарь.

– Да. Это правда.

– И ты воспользовался ее силой, чтобы завладеть титулом пророка, что делает тебя еретиком. Лжепророком.

Это был не вопрос, но Эзра все равно ответил:

– Да.

Его признание вызвало рев возмущения. На смену горю пришел шок, а шоку – гнев. Толпа шипела, тряся кулаками, топая ногами и крича. Эхо их криков рвалось и металось между стенами. На этот раз пророк позволил им покричать.

– Нет, – сказала Иммануэль, но ее голос затерялся в хаосе толпы. В этот момент она не думала о своей вине и невиновности. Она не думала ни о сигиле, ни о Вефиле, ни об обладании силой бедствий. Все ее мысли были только об Эзре и о серьезной опасности, которую он навлек на себя своим ложным признанием. – Он лжет. Это неправда!

Она ни слова больше не успела сказать в знак протеста, потому что в этот момент стражники пророка прорвались вперед, чтобы забрать Эзру. Схватив его под руки, они потащили его обратно к дверям собора.

– Благодарю за исповедь, – сказал Пророк. – Суд берет перерыв.

Глава 35

Иногда мне кажется, что он меня любит. Не самоотверженно, не так, как ты, но как будто с голодом. В такой любви есть сила, но есть и жестокость. Я часто думаю, что со мной станет, когда эта жестокость даст о себе знать.

Из письма Мириам Мур

Иммануэль проснулась от того, что ее окатили ледяной водой и ударили по ребрам.

– Подъем.

Поморщившись, она приоткрыла глаза и посмотрела на нависшего над ней стражника. Он, как и все остальные слуги, приходившие в камеру Иммануэль, чтобы пытать и мучить ее, носил маску вокруг рта, как будто боялся, что через дыхание заразится ее грехом. В руках он держал тяжелую масляную лампу, которая светила так ярко, что Иммануэль приходилось щуриться, чтобы не ослепнуть.

Не говоря ни слова, она заставила себя встать с холодного каменного пола на ноги.

Стражник вел Иммануэль коридорами Обители, не снимая кандалов. Она пыталась запомнить дорогу, которой шла – дважды налево, один раз направо, три раза налево, четыре направо, остановиться у железной двери, – но все зря. Из-за темноты невозможно было отличить один коридор от другого.

– Куда ты меня ведешь? – спросила она, презирая дрожь в своем голосе.

Стражник не ответил. Они пошли дальше.

С каждым шагом Иммануэль становилось все сложнее сосредотачиваться, и ей пришлось отказаться от идеи с заучиванием маршрута и все силы направить на то, чтобы просто держаться на ногах. У нее кружилась голова, и ноги казались ватными. Потом ее начало трясти, и она даже не знала, от страха это, или от голода, или от того и другого сразу.

Пока они петляли по коридорам, мыслями Иммануэль возвращалась к Эзре – к его ложному признанию, его самопожертвованию, ко всему, сказанному и сделанному, чтобы спасти ее. Это было абсолютно бессмысленно с его стороны, он не мог не понимать этого. Иммануэль подписала себе приговор в тот самый момент, когда покинула дом Муров. Но он пытался ее выгородить, вопреки всему, он даже солгал под святой присягой, променяв свое наследие, свою свободу, свою жизнь – на ее. Он принес огромную жертву ради нее, и Иммануэль была ему за это признательна. Она только надеялась, что удача окажется на ее стороне, и ей представится шанс сказать ему об этом лично.

После долгого, безмолвного путешествия по Обители стражник вывел ее в пустой коридор. Тот упирался в огромную деревянную дверь во всю стену. Когда они подошли ближе, дверь распахнулась, и оттуда в коридорную темень вышла Эстер. Она была растрепана, юбки помяты, лиф платья небрежно зашнурован. Ее распущенные волосы рассыпались по плечам, а глаза покраснели и опухли. Проходя мимо них, она бросила на Иммануэль взгляд, полный такой ненависти, что у нее прошел мороз по коже.

Стражник дернул кандалы Иммануэль, таща ее за собой, а Эстер исчезла в темноте коридора. Больно ударив ее между лопаток, стражник втолкнул ее в проем, и дверь за ней захлопнулась.

Иммануэль замерла на пороге, боясь пошевелиться. Она осмотрела открывшуюся ей комнату. У дальней стены, по самому ее центру, стояла кровать с таким большим матрасом, что на ней легко уместились бы пять человек. Матрас был водружен на массивной раме из кованого железа, узором и работой подозрительно напоминающей главные ворота Обители. Над кроватью висел большой ржавый палаш, который выглядел таким старым, что Иммануэль не удивилась бы, узнав, что его первым владельцем был кто-то из рыцарей-поборников эпохи Священной Войны. По обе стороны клинка располагались окна, выходящие, вероятно, на равнину, хотя Иммануль оставалось только догадываться – за окном было темно и ничего не видно дальше нескольких дюймов за подоконником.