Год вольфрама

Мимо проходил какой-то старичок под зонтиком, прижимая к себе кувшин с молоком.

— Я думаю, вам никто не откроет.

— Послушайте, а вы не знаете, где…

Старичок засеменил дальше, не обращая внимания на мой вопрос, возможно, он его даже не слышал. Я смотрел ему вслед, и неожиданно моей душой овладело необъяснимое спокойствие. Я вернулся к нашему «форду».

— Пошли в бар, нам не мешает выпить горячего кофе.

— Мне бы аспирина раздобыть, а то совсем невтерпеж.

Бары на вокзалах обычно не закрываются круглые сутки, там всегда видят, что у кого под крышей делается, а если уж здесь неизвестно, то наверняка даже исповедник об этом не знает. У меня сердце сжималось от жалости, когда я смотрел, с каким трудом передвигается Ховино, волоча больную ногу, он был словно в дурмане.

— Очень болит?

— Да, особенно в кармане.

Он тяжело плюхнулся на табурет, лицо его лихорадочно горело, я облокотился о стойку и спросил бармена:

— А что, в управлении не откроют?

— Думаю, что нет.

— Почему вы так решили?

— Господи, да ведь все немцы отсюда смылись еще за несколько часов до того, как сообщили, что Гитлеру капут.

— А кто теперь занимается магазином?

— Насколько мне известно, никто.

Все, точка. Это конец. Целый год лишений и невероятных усилий, чтобы добыть проклятущий вольфрам, и вот теперь все коту под хвост.

Я повернулся к Ховино и спокойно спросил, словно речь шла об обычном:

— Ну, что будем делать?

— Лично я собираюсь напиться.

Дождь продолжал лить, он шумно падал на лес, на улицы и дома, настойчиво барабанил в оконные стекла, и уж совсем безутешно плакал в наших сердцах.

34

Мистер Уильям Уайт вошел в дом, стряхивая с плаща капли, дождь хлестал как из ведра, он снял шляпу и с сожалением посмотрел на печально поникшее фазанье перо, прикрепленное сбоку, ну и денек сегодня, сплошной кавардак, последнюю телеграмму он помнил наизусть, начиная с этого момента и до того времени, когда прибудет к новому месту назначения, он обязан действовать самостоятельно, без чьей-либо помощи, не позже чем через сорок восемь часов ему надо предстать перед Нарсисо да Сильвой в холле гостиницы «Франкфурт», улица Санта-Хуста, Лиссабон, там он получит билет до Сан-Пауло, Бразилия, он должен сидеть на террасе ресторана «Ас Пьедрас» и ждать указаний, если ему удастся все это проделать, то раньше или позже новая заморская организация установит с ним связь, ну а если нет… лучше об этом не думать, что касается языка, то особых трудностей у него не будет, «о hotel mais frequentado de Lisboa situado en plena baixa»[36], он уже привык к галисийскому языку в Бьерсо, а бразильский вариант мало чем отличается от португальского «salão de jantar no rez do chão, ponlo do encontro»[37].

— Хотите что-нибудь выпить?

Хотя теперь это уже было ни к чему, он все же с привычной тщательностью мысленно перебирал бумаги, которые могли его скомпрометировать, проверяя ящик за ящиком, не осталось ли там чего, он сжег все что мог, блокнот с шифром, записные книжки с адресами, документы с фамилиями людей и цифровыми данными, материалы по торговым сделкам, подписанные и неподписанные соглашения, в жаровне осталась лишь горстка пепла, он методично уничтожал одну бумагу за другой, теперь можно и позволить себе маленькие слабости, ему необходимо немного отвлечься, дел больше никаких, иголка вонзилась острым клювиком в пластинку, в последний раз зазвучала музыка Франца Листа, Третий прелюд, вступление к мужскому хору, «Четыре стихии», espressivo, tempestuoso, pastorale и marziale, ему хотелось послушать вторую часть, она поднимала настроение, недаром эта мелодия непрерывно звучала в последние годы почти в каждом немецком доме, ее обычно передавали но радио перед тем, как объявить об очередной победе, Геббельс хорошо знал свое дело, у него увлажнились глаза, неужели когда-нибудь эта музыка снова прозвучит как символ победы, он подумал об Александре Истоне, он же Уильям Уайт, который нал в бою, если такое можно сказать о смерти агента разведки, и тогда он, Гюнтер Вайс, стал, в свою очередь, Уильямом Уайтом, уж больно тяжелый этот год вольфрама, вздыхала Кармен, преданно ходившая за ним по всему дому.

— Да, приготовьте мне, пожалуйста, чаю с молоком.

Он во всем был педантом, даже в мелочах, несколько капель молока, чтобы осели чаинки.

— Может, с булочкой, дон Гильермо? Вы ничего не ели.

Кармен Дешевка за подчеркнутым вниманием пыталась скрыть свое волнение.

— Спасибо, Кармен, мне совсем не хочется есть.