Год вольфрама

В ее голосе было столько отчаяния, что я испугался не на шутку, лучше бы она рассердилась, сказала, что я распутник, что она меня убьет, не зная точно, о чем идет речь, я поспешил заверить ее:

— Никогда я тебе не изменю, мы с тобой помолвлены.

— Правда?

— Святая правда.

— Не знаю, как сказать тебе…

— Мы должны все говорить друг другу, между нами не должно быть тайн и лжи, понимаешь?

— А если правда причинит нам боль?

— Все равно. Правда может причинить боль, но в ней наше спасение, наша сила и наше преимущество перед теми, кто молчит во имя приличия.

— Я так несчастна…

Ее глаза были полны слез, прекрасные слезы, она тяжело вздохнула, как будто ей не хватало воздуха, дорога шла в гору, вокруг простирались виноградники, ярмарка осталась внизу и казалась сейчас очень далекой, но не враждебной, я прижал ее к груди и выпил катившиеся по щекам слезы, понимая, что ничего дороже в жизни быть не может, как хотелось взять на себя ее тяжесть.

— Мне не позволяют встречаться с тобой.

— Кто? Твоя мать?

— Мама и дядя Анхель. Тебе он тоже не разрешит.

— Уже не разрешил.

— Как же…

— А никак, все, что может разлучить нас, просто не существует.

— Я обещала никому не рассказывать, но это так ужасно. Я убита, сердце рвется на части.

— Дон Анхель считает себя патриархом, главой семьи, но на нас его власть не распространяется.

— На меня распространяется, для меня он не патриарх, а… отец.

— Что?

Гром средь ясного неба, грязная история, но все равно, я не допущу, мы не обязаны платить за их грехи, черт с ними, с их слабостями и пороками, не мне их осуждать, но при чем тут мы, почему они хотят втянуть нас в свои делишки, я им в этом деле не помощник, еще одна любовная история, сколько их было у него, обычная любовная драма, нетрудно себе представить, нечто подобное, наверно, случилось и с моей матерью, она могла бы мне рассказать точно такую историю, если бы мы, конечно, когда-нибудь с ней встретились, он одинокий вдовец, со своими переживаниями, у нее не сложилась жизнь с мужем, они старались утешить друг друга и сами не заметили, как очутились в постели, старый дурак, мог бы, по крайней мере, предохраняться, что вы, что вы, об этом и речи быть не может, это грех и так вульгарно, такие вещи ниже нашего достоинства, ну а этот сеньор из Андалузии, законный муж, имя которого никогда не упоминается в доме, ужасный человек, он не пожелал быть третьим и смылся, вполне его понимаю, поведение дона Анхеля возмущало меня, какая беспомощность, строил невесть что передо мной, пытался искупить свою вину, свою отцовскую несостоятельность по отношению к Ольвидо, миндальничая с каким-то безродным Аусенсио Эспосито, верх бесстыдства, но меня ему не сломить, мы шли, взявшись за руки, погруженные в наши печальные мысли, усталость приносила облегчение, у цементного завода в Тораль-де-лос-Вегас пришлось пересечь железную дорогу и пролезть под вагонами, наконец, я решился перейти в контрнаступление.

— Сейчас я тебе покажу кое-что, связанное с моим сном.

— Не понимаю, почему он не разрешает нам встречаться, о тебе он говорит с большим уважением.

— Понятно. Тебя он хочет выдать за какого-нибудь богатого старика, с которым ты будешь так же несчастлива, как твоя мать.

— Он говорит, что я еще слишком молода, хотя моя бабушка вышла замуж в пятнадцать лет.

— Ольвидо, верь мне, нас никто не сможет разлучить.

Рука автоматически потянулась к заднему карману брюк, где лежал «Супер-Стар», это придаст мне силы, поможет поверить в самого себя, меня ничто не остановит, пусть только попробуют разлучить нас, им придется перешагнуть через трупы, она такая хрупкая и нежная, прозрачный бокал тончайшего стекла, вздрагивающий от прикосновения моих пальцев, остается только удивляться, как ее до сих пор не сломал этот грубый мир насилия, лжи и низких страстей, у нас нет секретов друг от друга, каждый из нас читает мысли другого, а ведь мы всего несколько раз встречались наедине, моя и ее любовь слились воедино, образовав прочнейший сплав, это навеки, до самой смерти, бог мой, будущее так мрачно, что легче думать о смерти, чем о жизни, но мы страстно хотели жить, и я сделал еще один шаг на пути к нашему счастью, стоя на пороге домика мистера Уайта.

— Входи, Ольвидо.

— Я боюсь.

— Здесь будет наш дом.

— Я боюсь.

— Ты должна постепенно привыкнуть к этой мысли, войти мы всегда успеем, в другой день, на следующий год, когда захочешь, когда это будет так же естественно, как дышать.

— Мой отец, дон Анхель, сама не знаю, как его теперь называть, не позволит нам даже дышать вместе.

— Пусть попробует.