Год жизни

Этот день решил судьбу паренька. Лотошный промысел потерял в его глазах всякий интерес. Смешно было возиться с лотком, когда трактор ворочал целые горы золотоносной породы.

— Ты что, притка тебя задави,—ворчал Лисичка, гневно сверкая одиноким глазом,— с ума спятил? Опять к трактору бегал, кобылка востропятая?

— Не буду я с лотком валандаться, дядя Максим. Все равно на трактор уйду,— упрямо твердил Кеша.— Вот скоро курсы откроются, пойду на них.

Первое неповиновение Кеши поразило Лисичку. Сначала он надеялся, что пыл его воспитанника скоро пройдет. Но дни шли, а Кеша и не думал возвращаться в забой.

Тогда Максим Матвеевич сам замолвил слово перед руководителем курсов за своего приемного сына.

— Видно, и правда другая дорога парню выпала,— сказал старик.

Снова Кеша засел за учебу. Вечерами он раскладывал на столе книги и тетради. Над головой его нависал темный киот. Изможденные лики святых сурово смотрели на чертежи заднего моста, никак не отзываясь на фамильярное подмигиванье Кеши. Лисичка сладко всхрапывал во сне. Чугунов что-то бормотал, лежа навзничь.

К весне Кеша уже сам ворочал рычаги трактора. Молодому трактористу дали место в общежитии. Встречаясь со своим питомцем, Лисичка провожал его одобрительным взглядом. Из парня будет толк! Как вытянулся за одну зиму, как повзрослел!

Этой же весной Кешу приняли в комсомол. Принимали дружно, весело: парень весь на виду — прямой, честный, работящий. В комсомоле Кеша неожиданно развернулся, удивил всех. То был просто хороший малый, а тут вдруг оказалось — еще и выдумщик, организатор. Но особенно расположил к себе комсомольцев Иннокентий принципиальностью. Даже недоброжелатели Смоленского признавали, что никто не заставит его покривить душой. Прошел положенный срок, и Иннокентий стал комсомольским секретарем.

Узнав об этом, Лисичка спросил своего питомца:

— Этак ты, Кеха, и до секретаря Цека дойдешь?

— А что? И дойдет! — ответили за Иннокентия стоявшие рядом комсомольцы.

5

В кабинете начальника прииска стояла тишина. В печке потрескивали дрова. Шелестели страницы. Норкин перелистывал документы, подшитые в желтом скоросшивателе, готовясь к заседанию партийного бюро. Крутов задумчиво пощипывал свои густые кустистые брови, смотря в окно отсутствующим взглядом. Сегодня секретарша ушла в декретный отпуск, а замену ей все еще не подыскали. Надо было найти такую же исполнительную женщину, которая помнила бы обо всем, сама редактировала приказы, бегло печатала на машинке. Игнат Петрович перебрал в памяти всех известных ему на прииске женщин, но ни одна не подходила на роль секретарши.

В дверь тихонько стукнули.

— Давай заходи! — крикнул Крутов.

В кабинет вошел и застенчиво приклеился спиной к двери высокий, но такой худой, что телогрейка болталась на нем как на вешалке, обросший медной щетиной горняк. Запинаясь, он начал рассказывать Норкину, что шурфовщикам не выдают наряды, а в конце месяца нормировщик проставляет чохом, как ему вздумается, выполнение норм.

— Ты что там бубнишь? — громко окликнул шурфовщика Крутов.

Горняк совсем сконфузился.

— Я в другой раз зайду, как Игната Петровича не будет,—шепнул шурфовщик парторгу и попятился задом.

В дверях он чуть не столкнулся с Лисичкой. С лотком под мышкой старик бесцеремонно ввалился в кабинет, пачкая ковровую дорожку подшитыми валенками.

— Заседаем, штаны трем? — еще от двери насмешливо приветствовал Лисичка начальство.— Что ж это, Игнат Петрович, или мы рылом не вышли? Кому пироги да пышки, а нам желваки да шишки?

— В чем дело? — спокойно спросил Крутов. Лисичке прощалось многое. Никто на «Крайнем» не осмелился бы разговаривать так с начальником прииска.

— А все в том же. Почему наш участок отключили? В лотошном тепляке хоть глаз коли. Шахты стали. А план с нас небось спросишь все равно?

— Обязательно.

— Туда к черту. Видал? Хоть ялова, да телись. Току нет, а золото подавай.

— Ничего, нагонишь. Ишь, сиротскую слезу пустил. А у самого наверняка в баночке граммов тридцать — сорок тарахтят, на черный день отложены. Или позабыл, где на прииске богатые борта, где шурфы бить? Поучить, может?

— Поучи щуку плавать! — огрызнулся Лисичка.— Я не за себя одного толкую, а за весь участок.

— А, так вы делегат, Максим Матвеич? — иронически сказал Крутов.— Тогда проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Кто же вас уполномочил? Шатров, наверное?

— Я сам себя уполномочил. И ты надо мной хахоньки не строй,— сердито сверкнул единственным глазом Лисичка.— А насчет Шатрова... Эх, Игнат Петрович,— с неожиданной горечью сказал старый лотошник,—Игнат Петрович... Зря ты на парня взъелся. Ты сам когда-то рабочим был, да, видно, позабывать стал. А Алексей Степаныч наш рабочий человек, трудящий. Погляди, как он душой за людей болеет. И что ты его невзлюбил, ума не приложу. А знаешь, как надо? Не все таской, ино и лаской. Так-то оно складнее будет.

— С чего ты взял, старый, что я вашего Шатрова невзлюбил? У меня свояков да любимчиков нет. По мне, кто план дает, тот и хорош.