Год Змея

Та прищёлкнула языком и закатила глаза, но беззлобно: сейчас женщины казались друг другу почти родными. Многое изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз – свадьбы и полнолуния, груды богатств и чужие палаты… Времени оставалось всё меньше: Сармат рассказал Малике, что наступил ноябрь. Но думать об этом не хотелось – так ровно горели лампады, освещая ту часть малахитового чертога, где сидели драконьи жёны. За их спинами мягко колыхалась тьма, похожая на ночную. Веретено всё крутилось и крутилось: Малика едва ли не засыпала, глядя на огрубевшие пальцы Кригги. Недавно они снова заплели ей косу, толстую и медовую, обрывающуюся у лопаток.

Кригга тоже поглядывала на княжну, но теперь гораздо смелее: какая же она была размякшая, какая красивая. С чернявыми, будто подсурьмленными бровями, с обласканным, статным, пышным телом – высокая грудь, покатые плечи и широкие запястья и бёдра. Кригга думала, что на свете нашёлся бы не один мужчина, который простил бы Малике её гордыню и грубость. Тем более, княжна умела быть участливой и терпеливой, как сейчас.

Малика обняла колени и сонно склонила голову вбок.

– За свою жизнь я видела только одну пряху, которая была увлечена работой так же, как ты.

– И кто она?

– Жуткая женщина, – бросила княжна. – Один её глаз жёлтый, а второй – чёрный, без зрачка. В мочки её ушей вставлены лунные камни. У неё сгнившие зубы и двойное имя – Хиллсиэ Ино. Она живёт в этой горе.

Кригга будто бы поперхнулась, останавливая веретено.

– Вёльха-прядильщица? – медленно протянула она. – О боги, ты видела здесь вёльху-прядильщицу?

– Да, – просто отозвалась княжна. – А в чём дело? Ты, видно, много знаешь о ведьмах.

– Только то, что рассказывают деревенские бабки, – Кригга нахмурилась и снова раскрутила веретено. – Нет ведьм сильнее, чем вёльхи-прядильщицы. Они похожи на смертных ещё меньше, чем обычные вёльхи, и у них иная нужда в воде и пище. Сутками напролёт они сидят за прялками и ткацкими станками и покидают своё жилище только раз в году, в зимний солнцеворот. Ты говоришь, скоро декабрь?

– Наверное, уже наступил, – с глаз Малики спала сонная поволока, и угольные радужки стали жадными и блестящими. – Вёльхи покидают своё жилище? Зачем?

– Мне рассказывали, тогда им является богиня Сирпа, – серьёзно продолжила Кригга. – Она сыплет им в глаза истолченные звёзды, а пальцы оборачивает седыми волосами, вырванными из собственных лохматых кос. В самую длинную ночь вёльхи-прядильщицы заглядывают за грань мира живых, а после ткут свои самые глубокие и страшные пророчества.

Малика отвернулась – на малахитовой стене плясала тень от веретена. В свете лампад мягкие руки княжны казались бронзовыми, будто у статуи. В обручальном кольце кроваво пульсировал камень: глубинный гранат, положенный в пасть золотого дракона, обвившего указательный палец.

– Вот как, – прошелестела княжна, поправляя кольцо. – Любопытно.

– Я верю в такие сказки, – осторожно добавила Кригга, вытягивая из кудели шерсть. – Но это не значит, что нужно верить и тебе, Малика Горбовна.

Княжна поднялась с сундука – у лодыжек колыхнулись киноварно-алые юбки.

– Отчего же? – она повела плечом. – Спасибо, что рассказала. Тебя… приятно слушать.

Кригга свела белёсые брови, а Малика, проходя вглубь чертога, рассеянно потрепала её по светло-русой голове. Юрко пронёсся сквозняк – в последнее время по Матерь-горе гуляли потоки холодного воздуха. Лампады дрогнули, свет зарябил, и качнулась тень веретена на малахитовой стене.

– Слышишь, Малика Горбовна? Опять.

До них донеслась едва уловимая песня: в недрах снова кто-то играл, кажется, на свирели.

– Я думаю, это марлы.

– Ты видела их пальцы? – хмыкнула Малика, не смотря на Криггу: княжна шла дальше, туда, где чертог почти не освещался – навстречу далёкой музыке. Голос раскатывался эхом. – Они каменные и жёсткие. Их дело – наряжать змеиных жён, а не плести песни.

Песни, – отдавалось гулом, – песни, песни…

– Тогда…

– Ты не знаешь, сколько у Сармата пленных.

– Верно, – кивнула Кригга, перехватывая шерсть. Она мельком взглянула на княжну – та плавно ступала по каменному полу, – и тут же вернулась к прядению.

В глубине Матерь-горы лилась музыка, живая, будто вода, и невесомая, словно туман. Только не удавалось понять, кто пел и о чём. Малика вздохнула и неспешно обернулась, чтобы воротиться назад, к Кригге. Она не заметила, что её собственная тень на стене была огромной и чёрной, похожей на тень сгорбленный старухи, хотя княжна держала спину прямо.

Топор со стола VII

Хортим устало запрокинул голову – над ним стягивались облака. Сизые вихры на светлом утреннем небе. Изо рта вспорхнуло облачко пара: кажется, в Девятиозёрном городе было холодно, очень холодно, только сейчас грудь Хортима горела, а наполовину расстёгнутая рубаха липла к спине. Князь скинул все верхние одежды.

– Эй, Горбович! – весело крикнул Чуеслав. – Живой?