Год Змея

Одно время Сармат лишь подслеповато моргал. Потом поднял руку, и его цепи лязгнули, волочась по каменному полу. Он потёр переносицу, будто стараясь прогнать наваждение, – древесные щепы хрустят под тяжёлой ступнёй Ярхо. Но видение не проходило, и тогда Сармат улыбнулся. Ярхо увидел пустоту на месте клыка, который Хьялма выбил ему в поединке у Криницких ворот.

– Я говорил, что ты всегда был моим любимым братом?

Надломленный, лающий голос. Но и его Сармат слушал с удовольствием. Как он звучит, как в нём растворяются удивление и насмешка, расплываются призраки давних бархатных нот.

– Надеюсь, Хьялма умер? – Сармат прищурился. В тёмных глазах зазмеились медовые прожилки, похожие на язычки пламени.

– Он жив.

– Жаль, – Сармат потянулся, и цепи снова звякнули. – Но ненадолго, раз ты здесь.

Подумав, сглотнул с трудом:

– Как мать?

Он продолжал спрашивать, а Ярхо, отбросив чужой меч, пересёк комнату и оказался рядом с ним. Теперь, когда Сармат понял, что брат не уйдёт, в его голосе зазвучал голод – как Халлегат? Что происходит в мире? Забыли ли Сармата его друзья?

Цепи были крепки, но не крепче клинка Ярхо.

Все, кто шёл за тобой, либо отреклись, либо погибли. В Халлегате княжит Хьялма, и люди его любят. Вот уже три года мать носит траур – едва ли по Инголу. В мире спокойно без тебя, Сармат. Ярхо процедил ещё одну короткую фразу и, схватив брата за ворот, рывком поднял на нетвёрдые ноги. На полу лежали разрубленные цепи.

Покачиваясь, Сармат прищурился сильнее, совсем по-змеиному. Потёр вспухшие лиловые запястья. Провёл грязными пальцами по рыжим космам, падающим на лопатки. Сплюнул под босые ноги и, вытерев рот рукавом, тихо спросил:

– Почему пришёл?

Ярхо ему так и не ответил.

Он не ответит и позже, когда Хьялма возведёт для братьев новую тюрьму, самую неприступную из всех. Когда их имена расщепят на легенды, княжества закипят в крови, а шаманы айхов-высокогорников проклянут хитрого человека, укравшего себе тело дракона. Ярхо бы не сказал и полслова о своём предательстве, но Сармат умел выуживать целые фразы. Даже спустя тысячу лет, которую Ярхо провёл, врастая в гору.

Тысячу лет спал дракон, пойманный в ловушку Хьялмы и заключенный в обезображенное тело собственной матери. Тысячу лет Ярхо не знал сна – камень заменил его мышцы и кости, заполнил жилы. Он стоял, и горная порода была продолжением его позвоночника. Она обездвижила его ноги, сковала руки, сдавила грудь. Сармат спал, и под медными пластинами текли горячие токи крови. Из ноздрей выходил прозрачный пар, рассеивающийся над медовым блеском монет. Но сердце Ярхо остановилось, а горло забил гранит.

Высилась Матерь-гора: с юга её стопы лизала Пустошь, с северо-запада – тёплое Перламутровое море. К востоку лежали богатые деревни камнерезов – они платили хорошую дань. Сармат-змей охранял несметные сокровища, и его владычество крепло клинком Ярхо. Говорили, не было воина лучше него. Говорили, его не взять ни огнём, ни железом – страшен Ярхо-предатель. Он шёл, и горы содрогались под его ратью.

***

– Ты помнишь Халлегат, Ярхо?

Не каждое княжество могло отправить Сармату людей. Везти рабов и невест было куда сложнее, чем сундуки – люди бежали, заболевали и калечились в долгом пути. Сам Сармат забирал лишь девиц из земель, лежащих перед Матерь-горой, будто на ладони: поселения в Пустоши, деревни камнерезов и кибитки ирменков, горных кочевников с берегов Перламутрового моря. Выходило, что в некоторые полнолуния он оставался без пленных и жён.

И тогда, сидя в одном из своих чертогов, в окружении золота, бронзы и лоз драгоценных камней, Сармат пытался разговорить брата.

– Ярхо?

Кажется, начинался десятый август после его пробуждения. Сармат уже освоился в мире: жёны научили его новому, изменившемуся языку, а драконьи глаза запомнили, как перекроились княжества за тысячу лет. Халлегат – в этом слове Сармат слышал тягучий мёд и грохот щитов. Город их предков: они родились в Халлегате, выросли, а годы не оставили ни камня от его стен. Ярхо помнил его, но и только. Он не чувствовал сожаления.

– Вчера я пролетал над ним. На месте Дубовых чертогов прорезались скалы. Река высохла, и там, где отец собирал дружины, разросся бурьян. Площадь утонула в земле, а башни рассыпались. Я пытался разглядеть усыпальницы, но не нашёл и следа.

Сармат возвращался к Халлегату не впервые, но в его голосе всегда слышалась боль. Ярхо стоял справа от княжеского трона, на котором полулежал брат, и молчал: ему не было дела и до живого города, не то что мёртвого. Он бы сам сровнял его с землёй, сам бы разрушил усыпальницы рода.

– Отец… Он говорил, что Халлегат вечен, – Сармат грустно усмехнулся. Он крутил тукерский кинжал: свет вспыхивал на кровавой россыпи рубинов. Искривлённое лезвие принимало золотой отблеск. Пальцы у Сармата были узкие, обожжённые, а на указательном сидел перстень – за десять лет у него появилось и кольцо в носу. Волосы пылали, косы держали дорогие зажимы. Сармат никак не мог надышаться своим богатством.

– Отец, отец… последний халлегатский князь.