Год Змея

– Пхубу мне не жена, – бросил он. И не рабыня, уяснил Хортим: женщина держала себя хозяйкой. Вольна уйти, когда захочет. – Она даже не целительница. Но в её племени хранились многие знания, и хорошо, если она поможет твоему человеку.

Когда Вигге расспрашивал Хортима и его дружину, юноша чувствовал, что ему стоит открыть себя – хотя бы в благодарность.

– Значит, ты княжич, – Вигге коснулся ногтем столешницы. Пальцы у него порой были скрюченные, будто старческие. – Гурат-град… Никогда там не был.

И не будешь.

– Гурат-град сжёг дракон.

– Вот как? – спросил Вигге отстранённо. – Айхи баяли мне, что драконы обитают только за гранью мира. Там, где обрываются земля и море.

Что-то в его речи было тяжёлое, нездешнее. Хортим решил, что Вигге отвык от родного языка: иногда он забывал нужное слово и путался. Тем временем Фасольд усмехнулся. Он был недоволен и почти не подавал голос за столом, но сейчас не выдержал:

– Сармат-змей проснулся тридцать лет назад и успел выжечь несколько княжеств.

Прежде чем ответить, Вигге помолчал. Думал. Затем провёл пальцем по каёмке глиняной тарелки и пожал плечами.

– Я так давно не был дома, что забыл, где родился. Сочувствую тебе и твоей дружине, княжич. Это появилось тогда? – Он дотронулся до своего лица, имея в виду ожоги Хортима.

– Что? Нет, – юноша стиснул чашу. – Раньше. Я… мы тоже давно не были дома.

– Ничего, – Фасольд сощурил глаза, глядя мимо Вигге. – Мы убьём эту крылатую тварь. Значит, ты славно отсиживаешься здесь, Вигге? Очень славно, раз до тебя не долетали слухи о драконе.

Когда Фасольд говорил, в залу снова зашла Пхубу, держа кувшин с вином. Она плохо знала язык княжеств, лишь отдельные слова. И «дракон» было одним из них. Женщина оступилась, и кувшин выскользнул из её рук: с треском разлетелись черепки, и вино разлилось по каменному полу. Тогда Вигге впервые на неё посмотрел – с тенью недовольства.

– Молунцзе? – спросила Пхубу, но никто ей не ответил. Вигге повёл подбородком, и женщина принялась убирать осколки.

– О чём она? – спросил Хортим.

– Одно из имён вашего Сармата-змея, – бесцветно ответил Вигге и поднял глаза на Фасольда. – Я живу здесь с детства, кто бы мог рассказать мне о юге? Я изучал север и исплавал его от поселений айхов до Самоцветных пиков.

– Молунцзе… – повторяла Пхубу. Испарилось её спокойствие, и на острых скулах выступили пятна – красные, как бусины в серьгах и нити в браслетах и стянутых волосах. – Молунцзе не спать?

– Сказки айхов, – объяснил Вигге, отмахнувшись от её фраз, словно от назойливой мухи.

– О, в Пустоши знают эту историю, – кивнул Арха, поднимаясь из-за стола. Похлопав Хортима по левому плечу, он решил помочь Пхубу – женщина впервые выглядела напуганной. – Про Сарамата и Кагардаша, верно?

Пхубу отшатнулась от Архи, будто от прокаженного. Один из собранных черепков вновь упал на пол и раскололся ещё надвое, но женщина не заметила. Она прошипела что-то в ответ – рассерженно и зло.

– Я сделал что-то не так? – Арха оглянулся на Хортима, вскинув белёсую бровь.

– Нет, – Вигге сжал губы, а потом добавил ледяным тоном, чеканя слова так, чтобы поняли и Пхубу, и гости: – Больной. Идти. Проверить.

Она склонила голову и исчезла в дверях.

Этой ночью в Длинном доме с хозяевами остался лишь так и не очнувшийся Инжука – Хортим с дружиной отправились спать на корабль. Тогда юноша почувствовал, что его терзает непонятное беспокойство. Фасольд по-прежнему был недоволен – из-за того, что им пришлось остановиться на время, но Хортим не начинал разговор. День выдался тяжёлым, а следующий обещал быть и того хуже: воины Фасольда, молчавшие весь вечер у Вигге, тоже могли восстать против задержки. И на них уже косо поглядывала смиренно притихшая Соколья дюжина, готовая рвать глотки за Инжуку.

Днище корабля лизали чёрные волны, и над мачтой висело крапчатое жёлтое блюдо северной луны.

Хмелевый князь IV

На перевале Рацлаву почти не выпускали из повозки – это было опасно и долго. Гуляла девушка только вечером, перед сном, и Совьон не уводила её далеко от шатра. В пути мышцы Рацлавы дубели и затекали, от холода перестали спасать даже самые тёплые покрывала. Она куталась в них до бровей, поджимала ноги, слушая прерывистое дыхание мёрзнувшей Хавторы, скрип снега и колёс и цокот копыт. Ей стало неуютно в неподатливом теле, которое с каждым днём всё сильнее ломило и тянуло. Рацлава словно задыхалась, металась под слоями собственной кожи, не зная, как выскользнуть наружу.

И у неё это получилось. Три дня и три ночи Рацлава не притрагивалась к свирели, позволяя вылечиться гноящимся порезам. За это время Скали, из которого она решила ткать, уставал и снова набирался сил, утекающих сквозь его слабые нити, будто вода. Позже девушка не раз подбиралась к нему со своей музыкой, но сначала… В горах не оказалось ни диких уток, ни мышей, и отчаяние толкнуло Рацлаву вперёд. Она так и не запомнила, сколько крови забрала у неё свирель, как это было больно. Шрамы, напоминающие след от хищного клюва, появились в одно утро, а зажили на второе.