Год Змея

И Хортим смотрел на восковое лицо Инжуки, брался за вёсла, и навстречу кораблю выступали новые обломки каменных гряд. Ни единой живой души, лишь плеск волн и шуршание ветра, крики Ежи и скрип корабельных снастей.

– Ты привыкнешь, – угрюмо сказал Фасольд, налегая на весло. – Скоро.

Хортим услышал его, но не ответил, лишь рассеянно повёл головой. Он мало разговаривал в последние дни – и Соколья дюжина если не молчала, то общалась мрачным шёпотом. Им всем казалось, будто отмирает часть их собственного тела. Когда Хортим хотел отвлечься от мыслей, то грёб сильнее, стирая мозолистые руки. Словно в первый год изгнания, когда в нём ещё оставалось нечто холёное, княжеское. Малика говорила, что их кровь густая и великая и всегда даёт о себе знать. Отпрыска их рода не спрятать ни за лохмотьями, ни за слоями грязи в жуткую нищету – он всегда остаётся царственным и гордым. Посмотрела бы ты сейчас на своего брата, сестрица, обожжённого, сгорбленного, отчаявшегося.

Корабль плыл, и море под ним белело. Появлялись пластины льдов. Скалы стали выше и массивнее, а ветра, сдувающие снег, – ещё холоднее, но именно в одну из таких ночей Ежи увидел проблеск звёздного неба, и у дружины появилась надежда найти дорогу на юг. Но воды уже вынесли их в довольно узкую прогалину между осколками громад-утёсов, напоминавших две отрубленные головы полузверя-великана, – третья выглядывала на поверхность лишь краем, её топило море. Было решено пройти их и, обогнув, повернуть к югу, но делать это стоило неторопливо, с особой осторожностью: усилившиеся ветра могли легко швырнуть корабль на ушедшие под воду валуны.

Корабль пробирался медленно, под мерный стук вёсел и раскатистый шорох волн. На окаменевшие головы великана оседал туман, а море стало почти чистого голубого цвета, с незначительной бело-серой примесью. Самые острые глаза в дружине были у Инжуки – неудивительно, что воины спохватились не сразу. Но всё же Арха рассмотрел скалы сквозь туман – и, отпустив весло, сорвался с места.

В зияющей бреши щеки великана он увидел чью-то лодку.

***

На волнах качалась привязанная лодка. Промысловая, нагруженная рыбой и сетями, длинная и прочная – её остов был обтянут шкурой лахтака. Её хозяйку Хортим и несколько воинов нашли, поднявшись на скалу-голову по сточенному пологому склону. Женщина возвращалась к воде и не вздрогнула, заметив чужаков.

Она была молода – пожалуй, женщина жила на свете чуть больше тридцати зим. Что-то в ней напоминало Инжуку: узкие глаза, выступающие скулы, плоское, хоть и неширокое лицо. Но при этом её черты имели совершенно иную природу и даже кожа была не желтоватой, а коричневой. Она носила много одежд – из-под мехов выглядывали плотные штаны и расшитые юбки до середины икр. В капюшоне терялись её смоляные, стянутые в узел волосы. Айха, догадался Хортим, вспомнив то, что рассказывала ему старая рабыня-северянка.

Юноша удивился, что айха не испугалась. Корабль одичавших в плавании незнакомцев – худшая встреча для одинокой женщины. Но она стояла, с любопытством посматривая тёмными глазами даже на Фасольда, от которого, как думал Хортим, в другом случае следовало бы бежать что есть силы. А женщина уверенно и спокойно расправляла плечи, будто ничто здесь не могло причинить ей вред.

– Здравствуй… – начал юноша, но осёкся. Разве она знала язык княжьих людей?

Айха молчала, опустив пышные рукавицы.

– Ты ведь не понимаешь, – сказал он с сожалением и стал помогать себе жестами. Я – тычок в грудь – Хортим. Моему другу – тычок вниз, в сторону лодки и корабля – нужна… Он не мог придумать, как объяснить «помощь», но надеялся, что за него это сделало искажённое лицо.

Женщина чуть наклонила голову вбок.

– Пхубу, – ответила она, и Хортим догадался, что это её имя.

– Пхубу, – повторил княжич, краем глаза наблюдая за Фасольдом и Архой. – Помоги нам. Мы долго были в пути, а сейчас мой друг умирает, и…

– Умирать? – переспросила Пхубу. У неё был сильный булькающий акцент.

– Да, – кивнул. – Выздоровеет, если поможешь.

– Помочь, – Пхубу покатала на языке, задумчиво добавила несколько неизвестных слов, будто разговаривая сама с собой, а потом сделала шаг вперёд. – Где?

– Она понимает, – выдохнул Арха на ухо Хортиму, пока они возвращались к кораблю. – Может, не всё, но она явно где-то слышала наш язык.

Хортима потрясывало от волнения – неожиданная удача маячила перед глазами. Сейчас он был способен думать только об Инжуке и оттого, казалось, упускал нечто важное. У Фасольда лицо стало багровое и злое – почему? Хортим не разбирался: его занимали другие мысли, роящиеся, будто пчёлы, – спасти Инжуку, спасти. И раз айха знала хотя бы слово на их языке, значит, должен был быть и кто-то, кто мог её научить. Потом, всё потом, решил Хортим, чувствуя, как пульсируют виски. Кровь шумела в ушах, клокотала в горле. Пхубу не сделает их положение хуже – это главное.

Небо над головами было туманно-голубое, бездонное.