Год Змея

Ему бы лишь отдать Сармату его богатства и невесту. Лишь бы вернуть людей, ехавших за его спиной, живыми и целыми – он не просит у богов ни славы, ни почёта. Отряд и так уже потерял старого Крумра, и чтобы защитить остальных, Тойву, уверенный, что от судьбы не убежишь, Тойву, держащийся в стороне от ворожбы и никогда не любопытствующий, что грядёт в будущем, готов прислушиваться к предостережениям Совьон. Он не знал, была ли женщина пророчицей. Не знал, откуда она, хотя никто из каравана не говорил с ней больше, чем он. Совьон не роняла слов попусту, и на её плече сидела умная хищная птица, и синий полумесяц на скуле был ущербным – этого Тойву хватало.

– Где мы остановимся на ночлег? – Голос Совьон рассёк снежную муть. Прохладный и твёрдый, он царапнул ухо. Тойву ответил: воины, которых он выслал вперёд, узнали, что выше дорога расширялась, пробегая по плоскому выросту горы.

– Там и разобьём лагерь.

Он тяжело откашлялся, а женщина кивнула и больше не сказала ни слова.

Караван ехал дальше: тянулись ряды людей в кольчугах, а на заснеженной тропе подрагивали телеги. Тойву различал хрип коней и хруст наледи, смешанный со свистом ветра, но заметил, что больше дня не слышал свирели. Раньше драконья невеста играла, сидя в своей повозке, – её музыка могла отвлекать, но Тойву насторожило и молчание.

Знамя плескалось в холодные кудри облаков, за которыми мерк прозрачный закатный свет. Голубизна под ними начинала таять – темнело здесь быстро, но каравану удалось добраться до места вовремя, ещё до ночи. Тойву спешился и прочистил горло: внутри что-то неприятно саднило. Его люди споро разбили палатки, поставив вплотную друг к другу, и, взяв хворост из запасов, разожгли жёлтые огни. Теперь не устраивали ни больших костров, вокруг которых собирался отряд, ни ужинов под открытом небом. Их лагерь сжимался, стараясь слиться с горами. И после подъёма у воинов оставалось немного сил.

Тойву сидел на маленьком сундуке возле своей постели, когда в палатку, согнувшись вдвое, зашла Совьон. Мужчина уже был в одних портах и неподпоясанной рубахе, а Совьон даже не сняла плаща – иногда Тойву казалось, что она спала даже меньше, чем он.

– Я слушаю, – его голос треснул, и предводитель снова откашлялся. Совьон покачала головой, когда Тойву начал подниматься, и спросила коротко:

– Заболел?

Тойву выглядел утомлённым, но на его прямых плечах лежали рыжие, ещё не расплетённые две воинские косы, и широкая грудь вновь стала вздыматься ровно и спокойно.

– Я? – он усмехнулся. – Этот холод для меня – не холод. Меня не свалит кашель.

– Кто знает? – ответила Совьон просто. – Переход ещё впереди.

Серо-голубые глаза Тойву встретились с её, синими. Мужчина, не отвечая, почесал бороду на шее, а Совьон достала из-за пояса холщовый мешочек. Вытряхнула на ладонь бечевку с круглым деревянным оберегом: на нём был выжжен неизвестный Тойву узор, огибающий колесо, в центре которого сидела перечерченная птица.

– Возьми.

– Я ношу только один оберег, – сказал Тойву мягко, но пальцы Совьон успели вложить подарок прежде, чем мужчина сжал кулак. – И зарёкся носить другие.

– От других женщин? – Совьон вскинула бровь. – Я не соперница твоей жене, предводитель. И пусть тебя хранят и её любовь, и верность, и оберег, который она сделала, но…

Я знаю вещи сильнее.

– …весь отряд пожелал бы, чтобы ты прислушался ко мне сейчас.

Тойву посмотрел на неё – заходили желваки. Брови нахмурились, но наконец мужчина кивнул.

– Спасибо.

Когда Совьон ушла, он, помедлив, снял с шеи оберег жены и обвил запястье шнурком, на котором тот висел. От подарка Совьон веяло лесом, можжевельником и снегом, дымом и ощутимым теплом – Тойву знал, что его нос не мог уловить всё это. Тепло амулета Совьон было теплом крови и горячих следов, но не уютного дома. Тойву вновь вспомнил жену, и её русые косы толщиной в его кулак, и лебяжью кожу, пахнущую яблоками и сеном.

Он проснулся затемно и заметил, что оберег Совьон сгнил на его груди, а кашель исчез.

***

Рацлава баюкала свои руки. Грудно мурлыча нечто, похожее на смесь песни и плача, качаясь от боли. Телега качалась с ней в такт, а белые лоскутья прилипли к ладоням багряным пластом.

Зачем ей это? Без свирели она никогда бы не стала невестой дракона. Почему Рацлава не может жить так же, как все девушки? Почему бы ей не печь пироги и не шить платья в отцовском доме, зная, что однажды появится пастух, купец или усталый с дороги воин – тот, кто заплатит за неё выкуп и возьмёт в жёны? Что такого есть у её сестёр, дочерей кузнецов и знахарей, князей и землепашцев, чего нет у неё?

Зрячие глаза.

Почти уткнувшись лбом в колени, Рацлава издала протяжный звук, то ли стон, то ли смех. Только свирель могла дать ей глаза и силу. Она – её клинок, её воздух и путеводная нить. Выкуп? В жёны? Свирель дала ей жениха, богатого и сильного, и не её вина, что скоро тот станет вдовцом. И не вина свирели, что боги обделили Рацлаву даром.

«Зря ты забрал меня из того леса, Ингар».

– Ширь а Сарамат… – Хавтора подалась вперёд. – Если хочешь, я могу позвать Жамьян-даг.