Годы

Однако в потоке дней, с их школьными звонками, прогнозом погоды по «Европе-1» с голосом Альбера Симона и мадам Солей, эскалопами с картошкой фри по воскресеньям, ежевечерним «Клоуном Кири» и «Минуткой женщины» Анник Бошан — никакой эволюции не чувствовалось. Возможно, чтобы осознать ее, нужно было остолбенеть при виде учеников, в полном составе сидящих на земле во дворе лицея, под солнцем, после гибели рабочего Пьера Оверни от пули охранника на заводе «Рено». Осталось только особое ощущение мартовского дня, но когда прожитое время превратится в историю, это станет первым примером сидячей демонстрации.

Вчерашние запреты утратили силу. Понятие греха подверглось осмеянию: «иудео-христиане — иудео-кретины!», «скудость половой жизни» клеймилась позором, и главным ругательством стало — «несексуальность». Журнал «Родители» учил фригидных женщин возбуждаться перед зеркалом, раздвинув ноги. В листовке, распространявшейся в лицеях, доктор Карпантье советовал ученикам на скучных уроках мастурбировать, чтобы не заснуть. Было снято табу с сексуального общения взрослых и детей. Все, что прежде запрещалось, что считалось постыднейшим грехом, — теперь рекомендовалось. Мы привыкали видеть половые органы на экране, но все равно с трудом выравнивали дыхание, когда Марлон Брандо насиловал Марию Шнайдер. Для самоусовершенствования мы приобретали маленькую красную книжечку, только не китайскую, а шведскую, которая с помощью фотографий объясняла все возможные позы, ходили смотреть «Технику физической любви». Думали, не попробовать ли секс втроем. Но все равно не решались на то, что вчера еще считалось бесстыдством, — ходить голыми перед детьми.

Понятие удовольствия охватило все сферы. Полагалось испытывать оргазм за чтением, письмом, принимая ванну, испражняясь. Все виды человеческой деятельности в конечном счете должны были вести к достижению оргазма.

Оглядываясь на свою женскую биографию, легко было обнаружить, что недополучено сексуальной свободы, творческой свободы — всего, что было атрибутом мужчин. Самоубийство Габриэль Рюссье потрясало, словно то погибла неведомая сестра, и возмутительной казалась уловка Помпиду, который не высказал напрямую свою позицию по делу, а ни к селу ни к городу процитировал известное стихотворение Элюара. Слухи о MLF — Движении за освобождение женщин — доходили и до провинции. В газетном киоске продавался журнал Le torchon brûle[32], мы читали «Женщину-евнуха» Жермены Грир, «Политику пола» Кейт Миллетт, «Подавленное творчество» Сюзанны Оре[33] и Жанны Соке и чувствовали восторг и бессилие, потому что книга знала о нас все. Прозрев, очнувшись от матримониального забытья, оказавшись на голой земле под афишей «Женщина без мужчины — как рыба без велосипеда», мы оглядывались на собственную жизнь и ощущали, что способны бросить и мужа, и детей, послать все к черту и высказать все, что накипело. По возвращении домой решимость остывала, подкрадывалось чувство вины. И уже непонятно было, с какой стороны подступиться к собственному освобождению, да и зачем. Уговаривать себя, что достался не деспот-фаллократ и не мачо. И разрываться между двумя установками — то ли бороться за равенство мужчин и женщин и клеймить «закон отцов», то ли возводить в абсолют все женское — менструации, грудное вскармливание и рецепты лукового супа. Но жизнь впервые виделась как поступательное движение к свободе, и это многое меняло. На глазах исчезало одно из женских ощущений — чувство собственной природной вторичности.