Годы

Августовское солнце грело кожу. Если смежить веки, сидя на песке, казалось, что мы все те же. Мы парили внутри своих тел — тех же самых, что в детстве играли на галечном побережье в Нормандии или загорали на далеких уже каникулах на Коста Брава. Тела возрождались из плащаницы солнечного света.

А открыв глаза, можно было увидеть, как в море заходит полностью одетая женщина, — в куртке и длинной юбке, с волосами, скрытыми под мусульманским покрывалом. Ее вел за руку мужчина — в шортах и с голым торсом. Картина библейской красоты, от которой становилось чудовищно грустно на душе.

Места, где выставлялся товар, становились все более просторными, красивыми, яркими, безукоризненно чистыми, контрастируя с обшарпанностью станций метро, почты и государственных лицеев, ежеутренне возрождаясь в блеске и изобилии первого дня Эдема.

В режиме один йогурт в день не хватило бы года, чтобы попробовать все сорта йогурта и молочных десертов. Имелись различные средства для депиляции мужских и женских подмышек, прокладки для стрингов, влажные салфетки, «авторские рецепты» и «хрустящие шарики» для котов, которые, в свою очередь, разделялись на особей взрослых, молодых, стареющих и квартирного проживания. Ни один участок человеческого тела, ни одна его функция не ускользали от внимания производителей. Продукты питания были либо «облегченными», либо «обогащенными» невидимыми субстанциями, витаминами, омега-3, волокнами. Все, что существует, — воздух, тепло и холод, трава и муравьи, пот и храп — таило в себе источник бесконечной вереницы товаров и продуктов для ухода за этими товарами в постоянно дробящейся реальности. Коммерческое воображение было безгранично. Оно присваивало любую тему — экологию, психологию, оно рядилось в гуманизм и в социальную справедливость, призывало нас «бороться вместе против дороговизны», уговаривало «баловать себя», «ловить выгоду». Оно предписывало справлять традиционные праздники, Рождество и День святого Валентина, оно не пропускало Рамадан. Оно было нашей моралью, философией, непременной формой существования. «Жизнь. Счастье. Ашан»[89].

То была сладкая и счастливая диктатура, против которой никто не восставал, просто надо было беречь себя от излишеств, воспитывать в себе потребителя — главное призвание индивида. Всем, вплоть до нелегальных иммигрантов в переполненной лодке где-нибудь у берегов Испании, свобода представлялась эдаким гипермаркетом, трещащим от изобилия. Казалось нормальным, что продукты могут прибывать со всего мира, свободно перемещаться, тогда как людей разворачивают на границах. Чтобы преодолеть их, кто-то залезал в грузовик, прикидывался товаром, лежал неподвижно и задыхался, забытый водителем под июньским солнцем на парковке в Дувре[90].

Забота массовой торговли доходила до того, что выделяла бедным специальные отделы и полки продуктов, наваленных скопом, низкосортных, без марки производителя — тушенка, печеночный паштет, — богатым счастливчикам они напоминали про дефицит и унылость бывших стран Восточной Европы.

Все, о чем предупреждали в семидесятые годы Дебор, Дюмон[91], и был ведь еще, кажется, какой-то роман у Леклезио, — таким образом, настало. Как мы такое допустили? Но не все предсказания сбылись, у нас не было язв по всему телу, кожа не слезала лоскутьями, как в Хиросиме, по улицам можно было ходить без противогаза. Наоборот, все стали красивее, здоровее, смерть от болезни казалась все менее вероятной. Так что можно было спокойно смотреть, как проходят 2000-е, и не заморачиваться.

Вспоминался давний упрек родителей: «Столько у тебя всего есть, а тебе все мало». Теперь стало понятно, что всего, что у человека есть, для счастья недостаточно. Но разве надо поэтому отказываться от вещей? А что некоторым они недоступны и словно бы запрещены — казалось нормальной ценой, необходимой квотой из жизней, принесенных в жертву возможности большинства по-прежнему наслаждаться вещами.

Как говорилось в одной рекламе: «Деньги, секс, наркотики… выбирайте деньги».

Все переходили на DVD-плеер, цифровую камеру, портативный MP3-плеер, ADSL, плоский экран, мы все время куда-то переходили. Перестать переходить значило принять свою старость. По мере того как старение метило кожу, незаметно видоизменяло тело, мир забрасывал нас новыми вещами. Наше старение и ход мира шли в противоположных направлениях.

Вопросы, возникавшие в связи с появлением новых технологий, снимались один за другим в процессе их использования, которое становилось естественным и интуитивным. Люди, не умевшие пользоваться компьютером или цифровым плеером, постепенно исчезали, как исчезли те, кто не умел пользоваться телефоном или стиральной машиной.

В домах престарелых перед блеклыми глазами старух непрерывным потоком лилась реклама продуктов и приспособлений — абсолютно ненужных, не понятных им и недоступных.