Годы

Майские выборы президента выглядели на этом фоне еще тоскливей. Повторение предыдущих выборов 95-го года, с теми же Шираком и Жоспеном (который мутировал по типу Блэра, стеснялся употреблять слово «социалист», но был уверенным кандидатом на избрание). С удивлением вспоминались напряжение и упорная борьба первых месяцев 81-го года. В памяти осталось, что тогда мы к чему-то шли. Даже 95-й год выглядел симпатичней. Мы не могли понять, что нас так раздражало: то ли СМИ с их опросами типа «кому вы доверяете?» и комментариями свысока, то ли политики с их обещаниями уменьшить безработицу и закрыть дыру в страховом фонде, а может, вечно отключенный эскалатор на вокзале, очередь к кассам в супермаркете и на почте, нищенки из Румынии, и вообще, такие вещи, ради которых опускать бюллетень в урну для голосования было так же глупо, как бросать заполненный лотерейный билет в соответствующий ящик торгового центра. И «Куклы» на Canal+ перестали быть смешными. Раз уж никто из политиков нас не представлял, стоило хотя бы получить удовольствие от процесса. Голосование стало делом частным, аффективным. Мы ждали, что подскажет сердце в последний момент. Арлетт Лагийе[86], Кристиан Тобира[87], «зеленые»? И только привычка, память о давнем «гражданском долге избирателя» смогла выдернуть нас из дома в апрельское воскресенье, в самый разгар весенних каникул.

Кроме яркого солнца и тепла, в голове странным образом не сохранится ни следа от занятий в то апрельское воскресенье, от часов, предшествовавших объявлению результатов голосования, — ну может быть, все ждали, что вечером будет как-то интересней. Ну вот, дождались. Тот, кто двадцать лет подряд выдавал антисемитские и расистские мерзости, демагог с перекошенной от ненависти рожей, над кем смеялись все кому не лень, спокойно выходил на ринг и уничтожал Жоспена[88]. Раз — и нету левых. Политическая беззаботность исчезала, как сон. В чем же ошибка? Что мы такого сделали? Может, надо было голосовать за Жоспена, а не за Лагийе. Мысль кружилась на месте, не в силах выйти из зазора между безобидным бросанием бюллетеня в урну и полученным общим результатом. Делали, что кому вздумается, и вот оно, наказание. Это был позор, все наперебой стыдили друг друга, стыд вытеснял еще недавно вездесущую тему неблагополучия. Яростно искали, кто виноват. Может, телеканалы, без конца показывавшие накануне жалкую распухшую физиономию старичка Воиза, которого какие-то хулиганы побили и к тому же сожгли его сарайчик? Или те, кто вообще не пошел на выборы, или кто проголосовал за «зеленых», троцкистов, коммунистов. СМИ давали слово доселе безгласным сторонникам Ле Пена. Вытащенные на свет божий заводские рабочие и кассирши отвечали на осторожные расспросы, все становилось ясно и тут же забывалось.

И не успев обдумать это, мы впадали в раж повальной мобилизации для спасения демократии, под настойчивый призыв голосовать за Ширака (приправленный советами, как сохранить самоуважение, опуская бюллетень в урну: заткнуть нос и надеть перчатки — пусть лучше бюллетень пахнет дерьмом, чем кровью). Благое и яростное стремление к единодушию сбивало нас в толпы, и мы безропотно шли под лозунгами Первомая: «Стоп! Фюрер Ле Пен не пройдет», «Не бойтесь, вступайте в Сопротивление», «У кого яйца, тому не страшно», «17,3 % по шкале Гитлера». Молодежь и дети, возвращаясь с каникул, говорили, что это напоминает им чемпионат мира по футболу. Под серым небом дочерна забитой людьми площади Республики, стоя за плотными спинами чудовищной демонстрации, которая так и не тронется с места, мы все больше сомневались. Мы чувствовали себя статистами на съемках фильма про тридцатые годы. Это был какой-то договорной матч. Мы не сдавались, не отсиживались дома, а шли голосовать за Ширака. На выходе с избирательного участка было ощущение, что мы совершили какую-то безумную оплошность. Вечером, смотря по телевизору на толпу людей с лицами, обращенными к Шираку, орущих «Шиши, я тебя люблю», на парящую над головами изящную ладошку движения «SOS Расизм», мы думали: вот мудаки.

Впоследствии в памяти от избирательной кампании останется только день и месяц первого тура — 21 апреля, словно вынужденное голосование второго тура с его восьмьюдесятью процентами за Ширака было не в счет. Да и оставалась ли у нас возможность выбора.

На наших глазах правые возвращали себе все позиции. Те же призывы адаптироваться к мировому рынку, работать больше и дольше лились теперь из уст нового премьер-министра, Рафарена, — сутулого, устало-добродушного, напоминавшего какого-нибудь нотариуса пятидесятых годов, шаркающего по скрипучим половицам провинциальной конторы. Мы даже почти не взбрыкивали, когда он говорил о «Франции верхов» и «Франции низов», как в XIX веке. Мы отводили глаза. К тому же наших разбили в Корее на чемпионате мира по футболу. Мы спускались на землю.