Годы и дни Мадраса

— Я ухожу. Я не учу профессионалов. Они могут это делать сами. — Глаза Кандаппана засмеялись первый раз с тех пор, как его знала Баласарасвати… Она низко нагнулась и коснулась ладонями ступней ног учителя.

Шел год за годом. Баласарасвати танцевала древний бхаратнатьям, покоряя людей силой своего искусства и удивительной артистичностью. О ней много писали, ее называли великой, награждали аплодисментами и дарили цветы. Казалось, теперь она достигла всего. Но только немногие знали, чего ее лишили. Человеческого уважения. Для своих она была низкорожденной, для белых хозяев — рабыней. Девадаси, осмелившаяся стать профессиональной танцовщицей, пила свою горькую чашу. Независимость несколько смягчила эту горечь. Музыкальная академия Мадраса сделала ее своим членом, ей присуждали премии, ее награждали почетными званиями. Слава «королевы абинайям» росла и ширилась. Ее приглашали в Дели и Бомбей, в Калькутту и Тривандрам, в Хайдарабад и Бхубанешвар. По всей Индии возникали школы бхаратнатьям, и Баласарасвати охотно их консультировала. О ней стали писать книги, искусствоведы исследовали манеру ее танца. В 1961 году она гастролировала в США, затем в Англии, Японии, Малайе, на Филиппинах. Дочь девадаси с триумфом шла по сценам зарубежных столиц. Ее имя было поставлено в один ряд с Анной Павловой, Галиной Улановой, Марго Фонтейн.

Поклонники и почитатели великой Баласарасвати вряд ли знали или догадывались о том, что она все еще ютится в тесном домике на окраине Майлапура. Этот домик расположен в грязном тупике, рядом с индусским отелем «Даса Пракаша». Вечерами я часто туда заходила. Две маленькие комнаты с обшарпанными стенами и с каменным полом устланы циновками. Хозяева и гости обычно сидели на этих циновках. Во второй комнатке стояла широкая деревянная кровать, на которой лежала старая и больная Джаямма. Рядом с кроватью громоздились поставленные друг на друга чемоданы с пестрыми наклейками европейских и американских отелей.

— Приходите к нам сегодня вечером, — как-то сказал мне Ранганатх, брат Баласарасвати. — Вишванатх будет играть на флейте. Я знаю, вы любите флейту.

Когда я переступила порог первой комнаты, Джаямма подняла седую, трясущуюся голову и натянула на плечи лоскутное потертое одеяло.

— Добрый вечер, Джаямма! — сказала я.

— Входи, входи, — Джаямма помахала сухой старческой рукой с тонкими, длинными пальцами. — У нас многие бывают, и ты, русская, к нам приходи. Я слышала, в твоей стране тоже любят музыку и танцы. Вишва уже становится хорошим музыкантом, — продолжала старуха. — Я тоже когда-то играла и пела. Ты слышала об этом?

— Конечно. Вас многие помнят в Мадрасе.

— Память людская коротка, — затрясла головой Джаямма. — Нас помнят, пока мы молоды и красивы. Когда девадаси стареют, они никому не нужны, кроме своих детей. — И она посмотрела слезящимися глазами на сидевших у стены Вишванатха и Ранганатха.

— Мама… — начал Ранга. Но Джаямма уже не слышала его, она, казалось, снова уснула.

Вишванатх поднес к губам простую бамбуковую флейту, и грустная мелодия наполнила тесную комнату. Джаямма не шевелилась. И только когда Вишве удалось одолеть с блеском сложную музыкальную фразу, она неожиданно подняла голову и одобрительно кивнула. Больная и старая Джаямма была знающим и внимательным слушателем. Потом Ранга исполнял песни знаменитого Тьягарайи, и каждый раз в удачном месте поднималась седая голова старой девадаси. Было уже совсем поздно, когда в комнату, легко ступая, вошла Баласарасвати. За ней шла высокая красивая девушка. Это была Лакшми, дочь Баласарасвати. Обе они, мать и дочь, не прерывая музыкантов, опустились на циновку. Великая танцовщица узкими глазами окинула сидевших в комнате, слегка улыбнулась, и около ее рта резко обозначились складки, придававшие лицу какое-то трагическое выражение. Прислонившись спиной к стене, она молча следила за братьями и не присоединялась к разговору, который вспыхивал в интервалах. Только внимательные глаза и крепко сжатые губы выдавали внутреннюю напряженную работу, все время происходившую в ней.

— Бала, — спросила я ее, — вы очень устали?

— Я не устаю от танцев, — негромко сказала она, — я устаю от людей.

Вишва, опустив флейту на колени, внимательно посмотрел на сестру и шутливо заметил:

— Бала произнесла целую речь.

— Не очень веселую речь, — сказала я.

— Обычную. — И пальцы Вишвы прошлись по отверстиям флейты. — Публика нам аплодирует и любит наши концерты. Когда мы выступаем, нас окружают поклонением. А после концерта те же поклонники из высших каст не считают нас за людей и даже не отвечают на наши вопросы. От этого, конечно, можно устать.

— Вот русская всегда отвечает на мои вопросы, — неожиданно подняла голову Джаямма.

Все засмеялись.

— Да, да. Не смейтесь. Она совсем не гордится и сидит с вами на полу.

— Джаямма, — сказала я. — У нас нет высших и низших каст. Для меня все равны.

— Это для тебя, но не для них. Они дети девадаси.

И Лакшми — девадаси, — старуха кивнула в сторону Лакшми.

— Какая же я девадаси? — улыбнулась Лакшми, — я просто студентка. А потом стану магистром искусств.