Годы испытаний. Книга 3. Разгром

Канашов поглядел в ее черные, будто омут, бездонные, с золотой искринкой глаза. Снова в который раз увидел, как чуть косил от контузии левый глаз. Оглядел ее, придирчиво еще раз. «Как она похудела. Но стала стройней, будто девушка. И только в волосах, у висков, пробивается редкая изморозь. Вот как ее потрепала жизнь». И он, взяв ее лицо в широкие ладони, помотал головой.

— Вопросов не будет. Но есть предложение. Вернее, их несколько. Можно?

Она обняла его за плечи, согласно кивнула головой.

— Первое. Теперь, Нина, навсегда, и только вместе. — Он взял ее руку и, сжимая, снова повторил, как клятву: — Навсегда вместе. Как ты?

Аленцова смотрела на него доверчивым, понимающим взглядом. Глаза ее излучали тот слабый свет, который бывает у очень счастливых людей. Она потянулась к нему жадными губами. И вдруг заплакала.

— Что с тобой, Нинуся? Что, дорогая моя женушка?

И тут Аленцова заплакала навзрыд. Плечи ее вздрагивали, и вся она дрожала, будто от холода.

Канашов растерялся, не зная, что подумать. Может, он чем-либо ее обидел? Он обнял ее, прижимая к груди, гладил по голове.

— Это я, Михаил! Это я, ты пойми!

— Понимаю. Понимаю, Нина!

— Но ты не обидишься? — Она взглянула ему в глаза. — Мы с тобой всегда, сколько знали друг друга, говорили только правду. Я счастлива, но не могу скрыть от тебя.

— Ты любишь другого?

— Нет, нет. Что ты!

— Ты ожидаешь ребенка?

Она грустно улыбнулась.

— Нет, милый, нет. Может, и будет он у нас, — сказала она задумчиво. — Понимаешь, вот что-то, ты не сердись, Миша, что-то говорит мне. Не будем мы вместе.

Канашов рассмеялся, обнял ее снова.

— А-а, как же, помню, помню! Ты мне писала: «не судьба». Так, что ли? — Она закивала в ответ. — Да брось, Нинуся, все это чепуха. Мы же вот вместе с тобой. И судьба наша, верю, теперь в наших руках. Так? — Она крепче прижалась щекой к его плечу. — Теперь мое предложение. Давай сфотографируемся вместе. Признаться, давно хочу. Но. — Он взял трубку. — Коржиков? Аппарат с пленкой? Заряди и мигом ко мне! Побыстрее! А то здесь есть опасение, кое-кто раздумает, пока ты соберешься.

— А вот и не раздумаю, тебе назло! Михаил, ты снова вредничаешь?

— Чтобы наше хорошее с тобой вспомнить. Ты же вредничала. А почему нельзя мне?

— Разрешаю, разрешаю! Постоянно вредничай. Может, скорее я пойму, какой во мне черт сидит и подмывает на эту вредность.

— Разрешите, товарищ генерал? — быстро вошел запыхавшийся адъютант. Он был маленького роста, будто мальчишка, этот молодой лейтенант.

Канашов спросил его:

— Что случилось? Докладывайте побыстрее!

И тут же с фотоаппаратом появился Коржиков. Канашов сделал ему жест рукой.

Одну минутку. Докладывай, товарищ Чубенко.

— Товарищ генерал, во фланг корпуса нанесла удар немецкая танковая дивизия.

Канашов быстро достал карту из полевой сумки, развернул, кинул на стол.

— Танковая дивизия? Откуда она взялась? Ладно, где? Давай, если знаешь, показывай!

Лейтенант шарил беспомощно глазами по карте. От волнения он потерял ориентировку.

— Ну вот, кажется, здесь, — ткнул он пальцем. — Вот тут штаб корпуса. Здесь бригада Чураева. А вот тут Крамара.

— Значит, немцы нанесли удар по нашему штабу и чураевской бригаде.

Канашов резко поднялся из-за стола, взглянул на Аленцову. Лицо его было суровым и решительным, как и всегда в минуту опасности.

— Где начальник штаба корпуса?

— Тяжело ранен. Его только что привезли в медсанбат из бригады Чураева. Он мне рассказал, что случилось в бригаде, и просил передать вам.

Канашов ударил кулаком по столу так, что все, что находилось на нем, очутилось на полу.

— Самоуспокоились? «Ура! Победа!» На вот, выкуси, — показал он кому-то кукиш. — Приказывал иметь надежное охранение и передовой отряд. И прежде всего разведку, разведку, разведку! Вот бестолочи. Доложите, куда нанесли удар немцы бригаде.

— С тыла и правого фланга.

— Вот, вот. Ну ты подумай, Нинуся, что за беспечные люди! Чуть небольшой успех, и у них голова кружится, слепнут они и глохнут. Забывают, что мы с немцами воюем. Неужели годы войны ничему не научили? Прорвали удачно, и некоторые думали— дорога скатертью. Ан нет, олухи, шалишь! Развесили уши, а тут как тут и долбанули. Да, знакомьтесь, товарищи. Моя жена, Нина Александровна Аленцова. Прошу жаловать, а любить сам буду. — Присутствующие улыбнулись. — Только решил побыть с ней часок по-человечески за столько месяцев разлуки, и на тебе — сюрприз от немцев. Ну ты нас, Коржиков, все же запечатли для семейной истории!

Они стали рядом. Он обнял ее за плечи и чуть наклонил голову, спрашивая: «Так, ничего?»

— Хорошо, товарищ генерал! Только улыбка требуется. А то оба сердиты вы больно.

— Не на нее сердит, а на некоторых дураков. Да и на немцев крепко злой. А целоваться нам, при всех не положено.

Коржиков, улыбаясь, щелкнул.

— Я пойду, Нина. Давай прощаться!

— Миша! — Она обняла его.

— Что ты?

— Не горячись, Миша! Спокойней! Ты сильный, ты все можешь. И тогда все будет хорошо. — Аленцова поглядела ему в глаза умоляюще.

— Хорошо, хорошо, НинаI Чубенко, немедленно группу управления ко мне! Выполняйте!

— Есть, товарищ генерал! — Чубенко ушел.