Годы нашей жизни

— Слушай, козаче, я жду и ты жди… Видать, Эмма, судьба уж связала нас одной веревочкой.

Казакевич подал свой рапорт в апреле, а в июле командир полка изо всех сил пытался отразить «атаки» товарищей из штаба и политотдела. В бригадную газету «Боевые резервы» потребовался заместитель редактора, а Казакевич — член Союза писателей. И быть ему в газете. Ни Выдриган, ни сам Казакевич не соглашались. Но дружба дружбой, а служба службой.

Теперь заместитель редактора при каждом удобном случае наезжает из Владимира в Шую, из бригады в полк к Захару Петровичу. Во-первых, есть газетные дела и советы такого опытного командира, как Выдриган, нужны «Боевым резервам». А кроме того, когда приезжает Эмма, у Бати теплее на душе.

Если они неделю-другую не видятся, Казакевич старается позвонить или написать.

«22 февраля 1943 г.

Дорогой товарищ полковник!

Горячо поздравляю Вас с двадцатипятилетием Красной Армии. Четверть века Вы верой и правдой служили в ее рядах, и для меня Вы образец командира нашей Армии…

Мне исполняется в этот же день тридцать лет. Я, таким образом, на пять лет старше нашей армии. Для меня это — тройной праздник. Вступая в сороковые годы своей жизни, я, если жив буду, не забуду никогда, что этот жизненный рубеж связан у меня с Вашим именем…»

Это письмо из Москвы.

Находясь в командировке, Казакевич не упустил случая:

«…В Москве я был целых семь дней… где мог — ставил вопрос о том, чтобы меня перевели во фронтовую дивизию. Не знаю, удастся ли это… Обещали…»

Но все это пока только надежда — синица в небе… А идет двадцать первый месяц войны. И, едва возвратившись из Москвы, Казакевич спешит к Захару Петровичу.

«7. III 1943 года,

…Был у полковника, видел его. Похвалил мой внешний вид в погонах — а похвала такого старого вояки чего-нибудь стоит…»

Они просидели до полуночи. О стольком нужно переговорить и столько на свете великих стихов, которые Выдриган слышит впервые.

— Слушай, Эмма, теперь читай собственные… Есть новые?

— Захар Петрович, стихов я больше писать не буду.

— Совсем?

— Почти совсем.

— Читай, которые «почти».

— Есть тут у меня одно…

Синяя птица моей судьбы,

Птица моей мечты.

Я называю вас нынче на вы,

А называл ведь на ты —

Тогда, когда ты летала орлом

И клекотала орлом.

Когда ты махала синим крылом

Напролом сквозь седой бурелом.

Ты ведь летала в державе гроз,

Нынче застряла, как старый воз,

Со старушечьим личиком, мокрым от слез,

Птица…

— Мда… — Полковник широкой ладонью потер висок. — Это что, про таких, как мы с тобой?

Казакевич молча кивнул.

— Пожалуй, мне нравится. Только рано ты, Эмма, нос повесил. Мы еще полетим орлами, — и зеленовато-серые глаза Выдригана заблестели — первый признак, что он взволнован.

…Новый полет начался апрельским утром.

Полковник занимался с командирами рот.

Уличные бои… Сражения на этажах домов… Чему учить воина?

Вдруг зазвонил телефон. Комбриг!

— Здравствуй, Захар Петрович… Есть важное для тебя известие… Прибыла телеграмма… — В голосе генерала звучало искреннее сожаление. Ему не хотелось расставаться с командиром полка.

Подобные вести не составляют военной тайны, и в тот же день несколько офицеров, а среди них, разумеется, и Казакевич, подали рапорты. Они доказывали и просили, убеждали и ходатайствовали. Они должны ехать на фронт вместе с Выдриганом.

Полковник благодарил товарищей за доверие.

Казакевич приехал проводить его. Трудно расставаться с человеком, к которому привык и очень привязался. Кроме того, вся надежда была на Захара Петровича. Теперь их дороги расходились.

— Меня отсюда не отпускают, — сокрушался Казакевич.

Выдриган обещал:

— Слушай, Эмма, что-нибудь придумаю, обязательно придумаю.

Это утешало. Если полковник говорит, он сделает. Захар Петрович — человек, верный слову.

Быстро пробежали апрель, первые недели мая.

«10 мая 1943 года.

Он делает все, чтобы меня забрать к себе. В мало знающих меня командирах это вызывает чувство изумления: почему полковник, имеющий возможность взять к себе майоров и капитанов — старых служак, опытных воинов, хочет взять только лейтенанта, да еще не кадрового, да еще в очках! Они не знают, что даже в вопросах сугубо военных, тактических он очень считается с моим мнением».

А вот какие мысли и тревоги о молодом друге тем временем занимали полковника:

«…Откровенно говоря, мне жаль было его, но и себя тоже, так как я лишился искреннего друга и хорошего советчика. Я знал, что законным путем не смогу забрать Казакевича на фронт. Эмма написал мне, что он любыми путями должен уехать на фронт — в крайнем случае через штрафную часть. Зная его, я боялся этого, потому что он пойдет и на такое для исполнения задуманного…»

В четыре часа утра 26 июня 1943 года в особом отделе 4-й запасной бригады раздался звонок и взволнованный голос на другом конце провода сообщил дежурному о чрезвычайном происшествии: ночью исчез лейтенант, сотрудник редакции бригадной газеты.

Затрещали телефоны. Пошли сообщения по всем линиям. На станции Владимир патрули внимательно всматривались в лица военнослужащих.