Годы риса и соли

Ничего не получалось. Хан начинал скучать. Калид вынес устройство на середину двора, где уже ждали две лошадиные тройки. К буксировочным шлеям каждой упряжки прикрепили по полусфере, и лошадей развели в разные стороны, пока шар не повис между ними в воздухе. Лошадей поставили, повернув мордами в противоположные стороны, и тогда конюхи щёлкнули кнутами, и лошади в обеих упряжках зафыркали, напряглись и зацокали копытами, пытаясь сдвинуться с места; они уклонялись вбок, переступали с копыта на копыто, вырывались, а шар всё это время болтался на дрожащих от натяжения верёвках. Разорвать шар на части не получалось; робкие попытки лошадей заканчивались неудачей, и животные только спотыкались и топтались на месте.

Хан с интересом наблюдал за лошадьми, но на шар, казалось, внимания не обращал. После нескольких минут пыхтения, Калид остановил лошадей, снял аппарат с верёвок и поднёс его хану, Надиру и их свите. Когда он отвинтил запорный кран и воздух с шипением вернулся в шар, две половинки разошлись легко, как дольки апельсина. Калид снял помятую кожаную прокладку.

– Дело в том, – сказал он, – что именно сила воздуха, или, скорее, тяга пустоты, так крепко держала половинки вместе.

Хан встал, собираясь уходить, и его слуги поднялись вместе с ним. Казалось, он вот-вот заснёт от скуки.

– И что мне с того? – сказал он. – Я хочу разнести врагов на куски, а не удерживать их вместе.

Махнув рукой, он ушёл.

В ночи и на свету

Безразличие хана обеспокоило Бахрама. Полное отсутствие интереса к аппарату, который восхищал учёных медресе! Вместо этого – лишь приказ изобрести новое оружие или оборонительное сооружение, которое не пришло в голову ни одному оружейнику за всю предыдущую историю мира. Слишком легко представить, какое наказание они могут понести, если потерпят неудачу. Отсутствующая рука Калида коварно напоминала о себе своей собственной пустотой. Калид разглядывал верх обрубка своего запястья и приговаривал:

– Когда-нибудь я весь стану таким.

Сейчас он просто осматривал территорию мануфактуры.

– Скажи Пахтакору, пусть возьмёт у Надира новые пушки для изучения. По три каждого веса, а также порох и дробь.

– У нас есть порох.

– Разумеется, – испепеляющий взгляд. – Я хочу проверить, не отличается ли их порох от нашего.

В последующие дни он обошёл все старые здания мануфактуры, которые строили он и его старые металлурги, когда только начинали изготавливать оружие и порох для хана. В те дни, ещё до того как они, следуя китайской системе, подвели водяное колесо к своим очагам, сделав первые плавильные печи, приводимые в действие течением реки, что освободило бригады молодых рабочих для других занятий, всё было маленьким и примитивным, железо – более хрупким, а всё, что они делали, – грубее, неказистее. Об этом напоминали и сами здания. Теперь же лопасти водяных мельниц шумели всей речной мощью, вливаясь в меха и ревя, как сам огонь. В химикатных ямах выпаривались на солнце лимоны и лаймы, а рабочие упаковывали коробки, водили здесь верблюдов и таскали по двору горы угля. Калид, глядя на это, покачал головой и сделал необычный жест, вроде как взмахнув и ударив в воздух фантомной рукой.

– Нам нужны более точные часы. Мы добьёмся успеха только в том случае, если сможем найти способ идеального измерения времени.

Услышав это, Иванг выпятил губы.

– Нам нужно более точное понимание.

– Да, да, конечно. С этим не поспоришь в нашем-то проклятом мире. Но никакая вековая мудрость не даст нам ответ на вопрос, сколько времени требуется, чтобы порох воспламенил заряд.

Когда наступал вечер, на большом производстве воцарялась тишина, которую нарушал лишь плеск воды в мельнице на канале. После того как рабочие умывались, ужинали и читали свои последние молитвы за день, они отправлялись в свои комнаты, расположенные со стороны реки, и засыпали. А те рабочие, что жили в городе, расходились по домам.

Бахрам заваливался на постель рядом с Эсмериной, в соседней комнате спали их дети, Фази и Лейла. Почти каждую ночь, стоило лишь голове коснуться шёлковой подушки, он проваливался в сон. Благословенный сон.

Но нередко они с Эсмериной просыпались где-то после полуночи и лежали так, часто дыша, касаясь друг друга, разговаривая шёпотом, чаще мало и ни о чём, но иногда подолгу и на такие глубокие темы, каких никогда не затрагивали раньше; и если они хотели заняться любовью, то теперь, когда появились дети, отнимавшие всё внимание Эсмерины, они могли сделать это лишь в благословенной прохладе и тишине этих полуночных часов.