Годы риса и соли

В последующие дни, однако, они узнали местные названия многих повседневных вещей и явлений; И-Чинь всё подробно записывал, составляя словарь, и начал учить китайскому одну из местных девочек, лет шести, дочку вождя, которая делала хорошие успехи. Постоянно чирикающую на своём родном языке девочку китайские моряки прозвали Бабочкой, как за манеру поведения, так и за шутку о том, что, возможно, в этот момент они ей просто-напросто снились. Она увлечённо и очень напористо объясняла И-Чиню, что к чему; и гораздо быстрее, чем мог предположить Кеим, она стала говорить по-китайски так же бегло, как и на родном языке, иногда смешивая их вместе, но чаще всего приберегая китайский для разговоров с И-Чинем, как будто этот язык был его собственным, а сам он – каким-нибудь безнадёжным дурачком, вечно сочиняющим ненастоящие слова, что не могло быть дальше от истины. Её старшие видели в И-Чине чудаковатого чужака, который ощупывал их пульсы и животы, заглядывал им в зубы, просил изучить их мочу (от чего они отказались), и так далее. У них самих имелся своего рода врач, который проводил ритуальные омовения в незамысловатой паровой бане. Этот пожилой человек с жидкими дикими глазами был не таким доктором, как И-Чинь, но И-Чинь весьма заинтересовался его гербарием и объяснениями, насколько И-Чинь мог их разобрать, используя всё более сложный язык жестов и приобретённый навык Бабочки говорить по-китайски. Местные жители называли себя «мивоки», и так же назывался их язык. Само слово означало «люди», или что-то подобное. Из их карт прекрасно следовало, что их деревня пользуется той частью реки, которая как раз впадает в залив. Другие мивоки жили близ соседних речных бассейнов полуострова, между заливом и океаном; в других частях земли народ назывался по-своему и контролировал собственную территорию, хотя мивоки могли бесконечно спорить между собой, кто, что и как. Они объяснили китайцам, что большой пролив, ведущий к океану, возник в результате землетрясения, и до того, как катаклизм впустил океан, залив был пресной водой. Это казалось И-Чиню и Кеиму маловероятным, но однажды утром, когда они спали на берегу, их разбудила сильная тряска; землетрясение не утихало в течение многих ударов сердца, дважды возвращалось в то утро, и с тех пор они начали сомневаться в происхождении пролива.

Им обоим нравилось слушать речь мивоков, но только И-Чинь интересовался тем, как женщины делают съедобными горькие жёлуди, собранные с криволистных дубов, смалывая и высолаживая порошок желудей в ванночках из листьев и песка, создавая что-то вроде муки; И-Чинь считал это очень изобретательным. Желудевая мука и лососина, как свежая, так и вяленая, составляли основу их рациона, которой они делились с китайцами бесплатно. Ещё они ели мясо оленей какой-то гигантской породы, крольчатину и всевозможных водоплавающих птиц. И действительно, когда на них мягко опустилась осень и прошли месяцы, китайцы начали понимать: продовольствия в этих местах было столько, что не было никакой необходимости вести сельское хозяйство, которое практиковалось в Китае. Но, несмотря на это, народу здесь обитало совсем немного. Это была лишь одна из загадок острова.

Охотились мивоки в горах и уходили на целый день, снаряжаясь большими группами, к которым разрешалось присоединиться Кеиму и его людям. Луками мивоки пользовались хлипкими, но хватало и этого. Кеим приказал своим матросам оставить арбалеты и ружья спрятанными на кораблях, а пушки просто оставили на виду, но не объяснили, и никто из местных жителей не спросил о них.

Во время одной из таких охотничьих вылазок Кеим и И-Чинь следовали за вождём Та-Ма и небольшой группой мивоков вдоль ручья, протекавшего через их деревню, вверх по горным склонам к высокому лугу, с которого открывался вид на океан с западной стороны. На востоке виднелась бухта, а за ней тянулись зелёные холмы.

Луг у ручья был болотистым, а повыше – поросшим травой, с дубами и другими деревьями, поднимающимися высоко в небо. В низине луга разлилось озеро, на поверхности которого тесно жались друг к другу гуси белым покрывалом живых птиц, которые гудели наперебой, словно жаловались, чем-то расстроенные. Но потом стая взмыла в воздух, закружилась, то дробясь на мелкие стайки, то снова собираясь вместе, низко пролетела над охотниками, кто-то – пронзительно крича, кто-то – молча, сосредоточившись на полёте, характерно поскрипывая мерно взмахивающими крыльями и оглашая воздух. Тысячи и тысячи птиц.

Мужчины стояли и смотрели на это зрелище горящими глазами. Когда все гуси улетели, они увидели причину их бегства: стадо гигантских оленей пришло к озеру на водопой. Олени стояли, развесив свои огромные рога. Через озеро они наблюдали за людьми, бдительно, но не страшась.

На мгновение всё замерло.

В конце концов большой олень отступил. Мир снова ожил.

– Разумные существа, – сказал И-Чинь, который всё это время бормотал свои буддийские сутры.