Годы странствий Васильева Анатолия

А вот и сам Васильев, его последний спектакль — спектакль в «Комеди Франсез» («Comédie-Française») на площадке «Старой голубятни» («Vieux-Colombier»)… Странная история, он ведь взял текст очень французский, такой по-своему камерный. Маргерит Дюрас (Marguerite Duras). Классик авангарда. Ну и очень такая французская драма. Очень любимая здесь, очень как бы понятная, очень небольшая по объему, «Музыка», потом «Вторая музыка» («La Musica», «La Musica deuxième»). И Васильев, который вначале работает с интонацией повествования и психологических отношений, допустим, отношений между мужчиной и женщиной, между любовниками, супругами… И Васильев, который от всего этого переходит к интонации совсем другой. В своих этих вербальных тренингах, на этой технике, которая всем нам памятна по «Медее» Хайнера Мюллера. «МедеяМатериал» («Medeamaterial»), где Валери Древиль творила чудеса при аффирмативной интонации, где она создавала свою вселенную… А здесь — актеры «Комеди Франсез», которые как будто и не обучены этому, но все-таки сумели, все-таки научились…

И если Франк Касторф раздвигает пространство по горизонтали, то Васильев на этой своей интонации выстраивает вселенную вертикально. Есть три мира, три пространства. Вверху горний мир, где висит клетка с голубями: десяток голубей, горлиц, которые во время спектакля по большей части даже не видны. Они там что-то лопочут, курлычут, и это идет как постоянное звуковое сопровождение спектакля — вот этот шорох, вот этот теплый шорох их голосов, — и шорох крыльев, которые хлопают. То ли голуби, то ли ангелы, от которых сверху — но к нам, вниз, мы это видим — падают перышки. Потом голуби становятся видны, опускаются, показываются, но есть всегда это ощущение: где-то там, наверху, висит над нами этот обозначенный так — высший, верхний мир. Есть среднее пространство, где распутывают свои сложные отношения герои. Мужчина и женщина — вот мы видим, как они что-то вспоминают, вот они разговаривают с другими, новыми любовниками. Есть какие-то отношения, вроде бы психологические, но потом из всего этого задан выход — совсем в другое пространство. И есть еще третий мир — мир подземный, куда они уходят, спускаются, чтобы зарядиться совсем другой энергией — энергией черного света. Этот мир просвечивает и сюда, к нам: пол щелястый, так что все пространства тут сообщаются между собой. Тогда по вертикали, по этой вот линии, по вертикальной черте разыгрывается вся вселенная, совсем новая вселенная, — вот этот виртуальный мир, который создается здесь усилием режиссера.

Ну а я, когда я думаю об этой вербальной технике Васильева, о которой он пишет прежде всего в очерке, посвященном Гротовскому, — я всегда думаю еще об одной фигуре, которая может встать вровень. Для меня эти трое как-то соединяются вместе, работают, как мне кажется, со сходными энергиями. И прежде всего с энергией живого голоса. Это, конечно же, Васильев, Гротовский, Антонен Арто (Antonin Artaud).

Антонен Арто, который тоже очень любил фонетические упражнения, который чувствовал звуковую аллитерацию, который очень любил звучание само по себе — и все странные игры вокруг этого звучания. Я смотрела недавно фотографии его тетрадок, у него было 406 школьных тетрадок в клеточку, которые он вел уже в последние годы своей жизни, уже в этом приюте в Родезе. Эти тетрадочки очень похожи на записные книжки Васильева. Там тоже есть рисунки карандашом, такие «лучистые» наброски, рисунки со смазанными очертаниями. Где контур все время не совпадает сам с собой, где контур все время множится, все время двоится, троится, расплывается. И рядом текст, обрывочный текст, заметки для памяти, для себя… А потом — о чем-то другом. А потом — просто какие-то слова, складывающиеся в стишок или в фонетическое упражнение, в детскую считалку. Для меня это очень похоже. И важно, чтобы эта книга, которая создавалась живым голосом Васильева, где он разговаривает с нами напрямую, — важно, чтобы не только в тот момент, когда он говорит с Зарой, а Зара пишет все это на диктофон, и задает ему свои вопросы, и дразнит, и провоцирует, — важно, чтобы и теперь, когда он разговаривает с нами, мы тоже сумели занять это место собеседника…

Чтобы мы были вровень ему, чтобы каждый из нас становился тут «вторым», то есть полноправным участником диалога — тем, кто разговаривает навстречу, кто слушает навстречу, кто готов встретить его на полдороге, понять с полуслова, с полумысли. Надо попробовать, чтобы вместе с Васильевым выстраивать эту виртуальную вселенную, которая должна же как-то получаться — у каждого по-своему… На собственный лад. Потому что та вселенная, которую конструирует Васильев, — я бы сказала, что она делается не из какого-то там прочного, надежного материала, не из молекул, не из клеточек, не из каких-то там кирпичей — о нет, она вся строится на виртуальной импровизации, на джазовых «квадратах». Будем читать — будем и слушать. Слушать живой голос, который останется с нами.