Годы странствий Васильева Анатолия

Все дело в самой особенности этого смысла. Есть и еще один очень важный диалог Платона, «Тимей», которым тоже Васильев занимается со своими студентами. Об этом диалоге очень много писал Жак Деррида (Jacques Derrida), из русских философов для меня было важно мнение Михаила Ямпольского: он обратил мое внимание на один пассаж, который там содержится. Да, есть Логос, есть некий Божественный смысл, который желает войти в мир и перестроить этот мир по своему образу и подобию. Есть некий смысл, который хочет отпечататься в этом мире. Но все дело в том, как этот смысл принимается. Не просто вот этот сияющий золотой фаллос смысла, этот голос, не просто золотой пестик, который вот входит — и оставляет свой отпечаток. Важно, как мы сами умеем его воспринимать, как мы сами умеем слушать. Ведь тут создается некое поле взаимного натяжения, с двух сторон заряженное электричеством, с двух сторон несущее энергию. Каким образом смысл входит в мир? Его принимает не просто какая-то мертвая, косная материя, принимает его χώρα. Вот если Логос всегда — это мужское начало, смысл, который силен, который мощен, который взламывает нечто, вторгается внутрь, то «хора» — это начало женское, как бы часть материи, но особая часть. Наши философы, когда переводят диалоги Платона, — переводят слово χώρα как «пространство». На самом деле это такая тоненькая мембрана, такая живая пленочка, также заряженная энергией. Ну, вот если бы смысл просто смысл входил в материю и оставлял свой неизменный отпечаток — это одно дело, так мог бы существовать и письменный текст, и мир, весь мир как письменный текст. А вот если смысл записывается скорее как на восковой дощечке, если он постоянно стирается, если он размывается, если он выказывается как бы приблизительно, меняя свое значение, попутно оборачиваясь другой шкуркой, другой своей стороной, — его должна уметь принимать эта «хора», потому что на самом деле все только и начинает строиться с этой пленочки, с этой мембраны, на самом деле только так и начинают разворачиваться пространства и начинает разворачиваться вся вселенная.

Ну, кашмирские шиваиты, индусы, — они тоже полагали, что на самом деле мир строится из звучания, из гласных звуков… Гласные, которые растягиваются, и благодаря вот этому растяжению как раз и выстраивается все пространство, выстраивается время. Вначале есть некая «корневая мантра», гулко звучащая в пустоте, «биджа-мантра» (bīja-mantra), а потом уже из нее выделяются отдельные звуки, слова, и все растягивается наконец в мир — в мир предметов, существ и отношений. В этот виртуальный мир, существующий вокруг этого значения, по соседству с ним. Ну ведь точно так же ведь для византийских исихастов сущность Бога непостижима, мы никогда не сможем ее схватить, никогда не сможем узнать, это черная дыра, ουσία, но вокруг нее есть светящаяся область «имен Божьих», вот эта область разных называний, разных попыток определить. И только в этих «именах Божьих» и заложены энергии, благодаря которым вся вселенная строится, растягивается и вообще — начинает быть.

Я тут говорила о пленочке, мембране «хоры», но ведь Васильев говорит об этом же самом — и вы найдете это в книге. Он говорит о том, что на самом деле область искусства — это «зазор», и вот в этом живом «зазоре», несовпадении, в этом разъеме, в этой щели как раз и существует художник, творящий нечто, — существуем и мы, внимающие живому голосу этого художника, потому что не только искусство нуждается в метафизике, ну, чтобы, скажем, обрести некую глубину, но самое смешное, что — ничуть не меньше — и сама метафизика нуждается в искусстве, она не может быть названа, обозначена раз и навсегда, она нуждается в этом дрожании, в этом «зазоре», в этой вибрации, в этой вечной пульсации внутри промежуточного пространства. Нуждается в способах «косвенного сообщения» (indirekte Kommunikasjon), — как рассказывал нам датский философ Сёрен Кьеркегор. Ну это же он говорил: бывает нужно передать нечто другому человеку, но при этом важно, чтобы то, что я хочу передать, я передавал, сам не останавливаясь, и чтобы этот человек, мой адресат, чтобы он тоже не останавливался, чтобы я не задерживал его, не тормозил его движение своим актом передачи. Чтобы это происходило как бы на бегу, как бы почти необязательно, и непременно — чтобы это происходило в живом слове, в живом общении. Только так метафизике лучше жить, только так она может реализоваться. Только в этой неопределенности, только в этой туманной, зыбкой области, в этом голосе, который продолжает звучать…