Годы странствий Васильева Анатолия

Она приезжала в Лион, когда мы только начинали там работать, это было в 2004‐м, в 2005‐м, когда только складывалось Режиссерское отделение, режиссерский факультет в знаменитой французской театральной школе ЭНСАТТ (ENSATT). Вот она приезжала в Лион, встречалась там с Васильевым, потом она ездила в Венецию, потом была в Москве рядом с ним, и вот так же все время лежал рядом диктофончик и что-то там шуршало и крутилось — и записывалось… Записывался живой голос. Да, конечно, в книжке есть и прежние материалы «от Зары» — из этого журнала «Искусство кино», который издавали Зара Абдуллаева, Даниил Дондурей и где много печатался Васильев. Статьи о Ларсе фон Триере, о Кире Муратовой, большая статья о Феллини… Но все-таки для меня самые дорогие, самые главные тексты — это те тексты, которые записаны с живого голоса. И те, которые этот живой голос и живую интонацию сохраняют. Живая интонация — это ведь не просто такой «оживляж», что-то, добавляемое декоративно, чтобы все покрасивше выглядело и чтобы зрители и слушатели не помирали со скуки. Нет, живая интонация — она для другого. Дело в том, что смысл иначе не передается. Меня этому научил как раз Васильев.

Потому что тогда, когда начиналась работа в Лионе и были лекции… Зара говорит: вот, Васильев начинает всегда с Чехова, он начинает работать со студентами, это всегда Антон Палыч… Ну, на самом деле — не так, не совсем так, совсем не так… Васильев со своими студентами в разных странах начинает всегда с Платона. С диалогов Платона. А я вообще по образованию, по тренировке, выучке своей — я профессиональный философ. Мне всегда казалось, что я Платона знаю сверху донизу, с ног до головы. И я училась у Васильева вот этому — иному. Тогда я сидела в уголочке в комнате, а они разговаривали с Зарой, и я иногда, чтобы им не мешать, спускалась, сбегала вниз с этой нашей Волшебной горы, энсаттовской, спускалась вниз в старый город, в Лион, в этот масонский, в средневековый Лион, бродила там и думала: ведь совсем по-другому, тот же Платон, который для меня так важен, — он совсем по-другому поворачивается, когда студенты вдруг выстраивают его диалоги, из себя, своими словами, когда Васильев им говорит об этом живым словом… И в этот момент я поняла, что вообще применительно к Платону это очень важно и что вообще для метафизики это очень важно. Живое слово, живая интонация — вот то, что в этой книге вполне сохранено (сохранно), что и составляет ее особенность — этой самой «Параутопии». Есть такой знаменитый диалог Платона «Федр», где как раз дается противопоставление речи звучащей, устного слова — и речи записанной, остановленной. То есть прежде всего мы имеем дело с «логосом». Это то, что Платон называет ζουν λόγος — «живой Логос» — именно живой, дышащий, ну, как зверь какой-нибудь, как животное. Вот этот ζουν λογος как что-то живое, шевелящееся, что никогда не может застыть, остановиться в смерти. И γράμμα — записанный текст, который, конечно, и в подметки не годится этому логосу, когда они различаются как живое и мертвое. Разница между устным словом и словом записанным… Это очень важный момент для Васильева, и я думаю, что это момент, который существен для всех нас. Есть что-то, что сохраняет смысл. Есть что-то, в чем смысл может жить. Это именно слово произносимое, слово устное. Смысл не может передаваться иначе, вот то, что происходит между наставником и учеником, то, что происходит между режиссером и актером, что потом в конечном счете происходит между актером и зрителем, — вот эта живая передача, которая существует в момент произнесения, в момент, когда слово сказывается.