Годы в Белом доме. Том 1

В отличие от Мао Цзэдуна Чжоу Эньлай жил за границей; родившись в семье представителей среднего класса в 1889 году, он был блестящим студентом, учился и работал во Франции и Германии в 1920-е годы. Когда я встретил его, он был в числе руководителей китайского коммунистического движения уже почти 50 лет. Он участвовал в Великом походе. Он был единственным премьером в Народной Республике – в течение почти 22 лет, – из которых девять лет он еще был и министром иностранных дел. Чжоу вел переговоры с генералом Маршаллом в 1940-е годы. Он был исторической личностью. Одинаково хорошо разбирался в философии, мог вспоминать о прошлой жизни, делать исторический анализ, осуществлять тактический зондаж и демонстрировать юмор и остроумие. Он очень хорошо оперировал фактами, особенно поражали его знания американских событий и, собственно говоря, моей собственной биографии. Было мало пустого как в его словах, так и в его движениях. Все это отражало внутреннюю напряженность человека, озабоченного, как он сам подчеркивал, бесконечными ежедневными проблемами 800-миллионного народа и усилиями по сохранению идеологической веры для следующего поколения. Одна мысль, как пригласить президента Никсона таким образом, чтобы соответствовать всем этим озабоченностям, со всей очевидностью, была делом, требующим проявления каких-то эмоций и представлявшим определенную трудность для него.

И все явно потому, что для китайцев наше прибытие имело даже еще большее значение, чем для американской стороны. Для нас это было начало выгодного нового поворота в международных отношениях. Для китайцев это должен был быть личный, интеллектуальный и эмоциональный кризис. Они начинали с небольшой раскольнической группы, не имевшей надежд на победу, выдержавшей Великий поход, воевавшей с японцами и в гражданской войне, выступавшей против нас в Корее, а затем бросившей вызов Советам и навязавшей сами себе «культурную революцию». И вот они здесь – общаются с заклятым врагом последних 25 лет, когда мы вмешались в то, что они назвали «освободительной войной» на их собственных границах, – разыгрывая столкновение философских противоречий. Эта нравственная двойственность отражалась в характерной для Чжоу черте определенной задумчивости, в эпизодической шизофрении его представления, в рваном ритме, в котором было составлено объявление о моем визите, усеянное эпическими байками о Великом походе и отчетами о вдохновляющем руководстве со стороны Мао Цзэдуна. И, тем не менее, было в Чжоу также что-то от внутренней безмятежности, что позволяло ему, как вскоре сам узнаю, воздерживаться от мелочного маневрирования, которое было присуще нашим переговорам с другими коммунистами. Все наши встречи во время этого и последовавших визитов продолжались по нескольку часов (заседания от пяти до семи часов были в порядке вещей); и, тем не менее, он никогда не демонстрировал какого-либо нетерпения или показывал вид, что у него есть еще какие-то другие дела. Нас никогда не прерывали телефонными звонками или иными бюрократическими нуждами, естественными при управлении таким огромным государством. Я, бывало, шутил, что высокопоставленные официальные лица в Вашингтоне не смогли бы высвободить столько свободного времени, даже если настанет Второе пришествие.

Чжоу Эньлай мог также продемонстрировать чрезвычайную личную любезность. Когда младшие члены нашей группы заболели, он посещал их. Несмотря на разницу в наших протокольных постах, он настаивал на том, чтобы наши встречи чередовались и проводились то в моей резиденции, то в здании ВСНП, чтобы он приезжал ко мне столько же раз, сколько и я к нему. После того как мы остановились на Париже как нашем будущем месте контактов, Чжоу, тем не менее, предложил, чтобы мы продолжали эпизодически использовать пакистанский канал, потому что «у нас в Китае есть поговорка, что не стоит разрушать мост после того, как перейдешь по нему».

В одном случае (в июне 1972 года) я сказал ему, что солдаты, которые выходили на мосты, соединяющие разные гостевые коттеджи, заставляют меня чувствовать себя подобно водопроводчику из романа Кафки «Замок», который, будучи вызванным, почему-то не получил доступ туда, куда его вызывали, и потратил всю свою жизнь на то, чтобы попасть внутрь, забыв совершенно о том, зачем его призывали[248]. Я не знаю, почему я хотел пройти по мосту, но знаю, что прошел. Чжоу рассмеялся, но ничего не сделал во время той поездки. Моя следующая поездка состоялась в феврале 1973 года. В последнюю ночь пребывания, когда я упаковывал свои вещи, сотрудница из протокола постучала в мою дверь и сказала мне, что премьер приглашает меня на частную беседу. Нас отвезли на машине на другую сторону озера, где Чжоу Эньлай и я проговорили до трех часов ночи. Когда я уже собрался уходить, он неожиданно сказал по-английски: «Давайте прогуляемся». Продолжая разговор, мы пересекли два моста, затем он сел в свою машину, которая сопровождала нас, и уехал. Это был необычный жест.