Годзюон

Я понимаю зоофилическую тягу к неграм. И, на мой взгляд, очень даже сексуально, когда абстрактная женщина рожает забавное, почти инопланетное существо, и его охотно принимают в человеческое общество. Мои глаза меня не обманывают в этом, несмотря на то, что мир привык «видеть» негров иначе. Но пристрастия к сдобнотелым индопакистанцам так же просто объяснить себе не могу. Однако обилие формально состоявшихся браков японок с представителями этого многоцветного племени прямо-таки изумляет. Почему формально? Потому что есть мама-японка, есть дети и есть фотография папы, который иногда приезжает за продлением визы, а всё остальное время тяжело работает. С одним из таких мы познакомились на островах Фиджи. Он выгодно отличался от своих соплеменников тем, что работал просто адски — весь день лежал на адском солнцепёке и ждал туристов для ночной рыбалки. На ночной рыбалке мы и познакомились. Спустя час катания по коралловым мелям, когда рыбалка уже надоела, посреди ночного океана, фиджиец на плохом японском языке рассказывал о своей японской семье, в которой уже двое(!) — двое детей! И во время адской работы фиджийский папа с нежностью о них вспоминает.

Я, вытирая слёзы смеха, думала о том, что девочки любили, любят, и будут любить иностранцев. У каждой девочки на это свои причины. У русских свои, у японок — свои, японские.

Зачем японкам иностранцы, половина из которых в фактическом, а другая половина в функциональном смысле виртуальны как тамагочи?

Причина в японских мужчинах, в традиционной идее японских взаимоотношений между мужчиной и женщиной.

В японской семье существование двоих идет параллельно, почти не пересекаясь. Всё время мужчины отдано работе, друзьям и отдыху на стороне. А жена? Пять минут за пять месяцев пятью сантиметрами. И женщина, самостоятельная женщина, которая хочет, чтобы ей восхищались, занимались её телом, льстили ей, с уважением относились к её занятиям, либо остается одна, либо находит иностранца.

Да, иностранец не будет её обеспечивать. Но если она сделает это сама, то зачем ей домашний японский тиран,

УКУСЫ ХИМЕР

В Токио бывают относительно длинные, в семь-десять дней, периоды, когда жизнь японского муравейника замирает. Останавливается работа. Японцы устремляются путешествовать. Авиабилеты любых направлений и железнодорожные билеты внутренних линий, сильно поднимаются в цене и бронируются загодя. Это случается три раза в год. В августовский обон, в Новый год и в майскую «золотую неделю».

Японские майские праздники не имеют под собой идеи солидарности трудящихся. Это цепочка исторических, внутрияпонских событий. Золотая неделя начинается с 29 апреля. Это «день зелени». Такие необычные названия выходных дней, как правило, соответствуют дням рождения бывших японских императоров, которые умершие императоры оставили своему народу в качестве подарка. На мой взгляд, один только этот факт, уже способствует формированию теплых чувств к императорской власти у японских трудящихся.

В мае мы тоже покидаем отдыхающую Японию. На этот раз собираемся в Париж. С последней поездки в Париж прошло почти три года. И мне все три года не хотелось туда вернуться. Потому что в последнем путешествии слово Париж прочно соединилось во мне с горьким вкусом слёз.

Мы тогда опоздали на самолет Air France, увлекшись вкуснейшими коктейлями в голландском аэропорту. Французский бортпроводник только укоризненно покачал головой, наблюдая наши попытки изобразить удручённость происшедшим. Они нас ждали...

Они нас ждали. Мы прилетели. И, один за другим, слегли в жесточайшей лихорадке. Внезапно. Беспричинно. Необъяснимо. Мы еле-еле двигались. Вставали лишь за тем, чтобы поменять мокрые от жара простыни. Через неделю жар выпил и тела и мозги. И исчез. Так же внезапно, как появился.

К моменту свидания в Париже, отношения между нами достигли ступени, когда нам друг от друга уже хотелось большего. Мы ощущали грядущий поворот судьбы. Предчувствовали, что неизбежно будем вместе. Но за каждым из нас стояли семьи, обязательства, работа. И мы, в человеческой манере, пытались все контролировать. Быть может, это болезнь так обессилила нас. Так что существующие между нами преграды, показались в тот момент непреодолимыми. И мы, проговорив, обнажив ситуацию, предприняли безнадёжную попытку расстаться.

Когда за ним закрылась узкая дверь гостиничного номера, я, глотая слёзы, подумала о том, что этот город питается живыми сердцами любовников. Их стонами, их слезами, их бесконечно настоящими эмоциями. Весь день и всю ночь, я лежала в умершей постели, и мне снились парижские химеры. Их рты, их ядовитые зубы. Зубы вонзались мне в горло. Мокрые рты хохотали надо мной, брызгая в лицо чёрной пузырящейся слюной. И следующий день, и следующую ночь и потом.

Через несколько дней, очнувшись, вынув из горла застрявшие ядовитые зубы, мы развернули наши лодки друг к другу. И не устояли цепи якорей. Как давно это было! В прошлом тысячелетии.

Итак, в мае, мы планируем съездить в Париж. Перед визитом во французское посольство за визами, он со смехом сказал мне: