Годзюон

Далее французы, и их невероятно некрасивые женщины. Каждый раз, глядя на этих французов, я продолжаю надеяться, что это, возможно, самые бедные или самые жадные из французского племени, поскольку убожество их одежд и тел я себе по-другому пока не объяснила, а билеты «Аэрофлота» сравнительно дёшевы.

И, конечно, японцы, обычного для них походного вида. Они на всех рейсах выглядят одинаково чудно, пока к ним не привыкнешь. Но уже в момент регистрации на рейс, к их всегдашнему японскому облику, примешивается едва уловимая черта. В них распускается тугой узел галстука.

Как только японец перестает дышать воздухом фирмы, семьи, страны, он модифицируется со скоростью вируса. Вероятно, одиозный имидж России не дает японцам в Москве расслабляться до того предела, который они отчётливо демонстрируют в желтых странах и на тихоокеанских островных курортах.

Именно наблюдение за превращениями японцев в других странах Азии привело меня к мысли, что противоречие и противостояние внутри желтого мира, скажем между китайцем и японцем, или корейцем и японцем, гораздо глубже и резче, чем противоречие между белым и желтым мирами.

Какое может быть противоречие между рыбой и мясом!? Это вообще разные вещи. А вот между сильно прожаренным бифом и кусочком с кровью разница налицо.

Так вот, выезжая за пределы Японии в Азию, японцы проявляют грубую, шокирующую-кичливость и дурные манеры. Они становятся похожи на хаотичный желтый сброд. Меняется даже их речь. Речь становится нарочито громкой, полной сермяжных, малопонятных диалектов, а временами просто переходит в нечленораздельный «хрюк». Видимо так, в японском представлении должны вести себя короли желтого мира. Не каждый, разумеется, далеко не каждый японец так «расслабляется». Не каждый, но многие.

Есть у меня и прямо противоположный опыт наблюдения — японцы в Европе.

В каждом из моих французских путешествий я искала в Париже прежде всего настоящих Французов. До сих пор я их не нашла. Возможно, они не ходят по парижским улицам, а сидят среди своих попугаев, посылая везде вместо себя португальских слуг, или живут в других французских городах, или появляются только в тот час ночи, когда я уже сплю. Но среди тёмного облака совсем не европейского, а арабско-турецко-алжирско-армянского Парижа, среди здоровенных англоговорящих антропоморфных ростбифов из немцев и американцев, именно японцы, а в особенности японки, выглядят достойно. Им очень, очень идёт Париж. Там они заметно хорошеют лицом, их движения упорядочиваются, речь становится мелодичной.

На фоне известковых европейских стен, на фоне конвульсивного потока так называемых парижан, на фоне глыбообразных белых тел и испитых лиц, японские паутинные фигурки, японская сдержанность, аккуратность, деликатные японские манеры — это красиво. Японцы в Париже восхитительны!

РОДИТЬСЯ ЯПОНЦЕМ

Раннее утро. Понедельник. Но Токио сегодня по-лесному тихий. Потому что этот понедельник — выходной. Когда подряд стоят три выходных дня, захватывая понедельник или пятницу, это называется рэнкю. И понедельник рэнкю получается сверхъестественно тихий. В такие дни я всё успеваю. Успеваю досмотреть свои сны, почувствовать шелк одеяла, и запах ветра, и о многом подумать. В будний понедельник, когда японцы идут на работу, спать и думать невозможно. Они не шумят, нет, они идут молча и очень тихо — каблуки офисных туфель ступают беззвучно. Но плотность их черноголовой тёмнокостюмной массы, ритм их шагов, электричество тел, взвинчивают пульс города до такой степени, что и мой пульс учащается, просыпается, и тело безошибочно знает, что неделя началась.

От проникающего действия токийского ритма невозможно отодвинуться, закрыв окна и двери.

Я живу у холма Готэн-яма. Рядом со штаб-квартирой фирмы «Sony». Каждое будничное утро на крыше главного офиса «Sony» поднимается полотно национального японского флага и фирменного флага «Sony», и в шесть огромных офисов «Sony» от станции шагают японцы. Иногда я смотрю на них из окна. Сверху, стекающие к офисам людские ручейки, видятся запрограммированным воинством бесшумных тёмных насекомых.

А вечерами или в выходные, когда пустеет необъятное офисное нутро Готэн-ямы, город во-

круг моего дома погружается в средневековье. В цельной вечерней тишине от сквозняка переулков тонко звенят стеклянные колокольчики на балконах. А временами слышится тягучий зов «дзяга-а-а-а-аимо-о-о-о-О». Это кричит старый японец, медленно везущий на плечах самодельную деревянную тележку. На тележке стоит печка, горит огонь и печется картошка. И вот, в войлочной тишине вечера, на фоне высотных шпилей «Sony», по бетонным тротуарам к тележке неслышно спускаются японцы. За картошкой.