Гойда

Великий царь превосходил в росте своих воевод, оттого завелось обыкновение – взгляд Иоанна свысока извечно преисполнялся жестокой гордости. Нынче же тёмные очи глядели иначе. Впервые за долгие лета явилось слабое мерцание надежды, трепетной и кроткой. Иоанн сложил руки и протянул старцу, смиренно склонив голову. Фёдор последовал примеру государя своего и так же безмолвно вопрошал благословения. Филипп осенил государя, а затем и юношу крестным знамением.

После того Иоанн вздохнул, уверовавши, что пред ним воистину стоит друг его старинный. Царь тотчас же крепко обнял святого отца, и стоило лишь на малость отстраниться, холод сковал лицо государя.

– Ежели очи мои не лукавят, – произнёс царь, не видя и проблеска собственной радости в глазах Филиппа, – супротив воли явился ты.

– Признать мне сложно ныне Московское али иные княжества. Такое учиняется… – ответил святой отец да перевёл взгляд на опричника, что всё то время стоял подле государя.

Фёдор едва заметно повёл бровью соболиной, да уста дрогнули едва-едва. Лик же государя омрачился холодом.

– Неужто оно стоит того? – спросил Филипп.

Иоанн глубоко вздохнул – его плечи тяжко опустились, да жестом повелел следовать святому отцу за собою. Фёдор отдал поклон, поцеловал руку государю и оставил их.

* * *

Притихла Москва, затаился люд по дворам своим, лавкам да усадьбам. Ступали копыта по улице, да присвистывалась песенка-считалочка. Покачивались обрубки мётел и собачьи головы у грозных опричников, покуда следовали они навету, полученному накануне, точно стая волков следует по кровавому следу.

– Хочешь не хочешь, выпадает… – тихо произнёс Фёдор Басманов, вглядываясь в резные ставни, наглухо затворённые.

На крыльце стояли двое – мужик да бабка. Оба в лохмотьях да озираются на дверь господскую то и дело, боясь, как отворят, да выследит их господин. Афанасий Вяземский отстегнул с пояса кошель и кинул мужику. Крестьянин тотчас же поймал свои сребреники, указал на дверь да пустился прочь с глаз опричников с перепуганною бабкой своей.

Алексей Басманов первым спешился. Лошадей своих ни он, ни иные опричники привязывать не стали. Тишь стояла, оттого и слышно было на всей улице, как слуги государевы послезали с лошадей. Жалобно скрипнули ворота, как отворил их Басман-отец. Резко присвистнул Фёдор, разрезав замеревшую тишину, и тотчас же вняла тому знаменью братия. Ворвались опричники в дом, сметя с петель двери.

За много улиц слышала крестьянская чета, какие крики разносятся, да точно ведали, над каким двором нынче сгустились тучи и грянул гром. Ведали они, окаянные, что сулит дому опосля навета, да всяко крестились, моля Господа о милости, о прощении. Вскоре поднялся запах гари, эхом разносился клич бесовский.

«Гойда!»

* * *

Со стен Кремля можно было разглядеть бледное полотно дыма, поднимающегося где-то над Москвой. Свёл брови Филипп, глядя, как страшное знаменье восстаёт пред его очами. Святой отец с тяжким вздохом перевёл взгляд на Иоанна, что шёл подле него в царственном одеянии.

– Что учинил ты? – спросил старец.

Царь бросил мимолётный взгляд в пролёт, откуда виден был поднимающийся дым с пожара, да будто и не видел оного.

– Уж прости, умаялся мой старый ум, – Иоанн пожал плечами. – Уж и не ведаю, с чего и начать сказывать.

– С опричников своих и начни, – просто ответил Филипп. – С того начни, как честных людей вверил тебе Господь, а ты их на ножи разбойничьи бросаешь.

Иоанн оставался невозмутим, и на лице его едва ли не скука воцарилась. Пожал плечами владыка да продолжил ступать вперёд, опираясь на посох свой резной.

– Нет иной веры мне, как не на своих разбойников, – ответил государь.

– Народ молил небеса, дабы вернулся ты, Иоанн, на престол. Любил тебя простой люд, любил и молился о здравии твоём на многие лета, – произнёс Филипп.

– На кой чёрт мне любовь холопская сгодится? – усмехнулся Иоанн. – Грош цена тем ликованьям. В той же церкви небось готовились уж Старицкого на царствование венчать. Не единожды, не лукавь, не единожды уж готовились вы все схоронить меня.

– Неужто и впрямь светлый ум твой изменяет тебе? – спросил Филипп. – Взаправду веришь, что они-то и переменять весь порядок вздумали?

– Уж переменили, – холодно отрезал Иоанн.

Рука его паче прежнего сжала посох. Сам же царь и не заметил, как второю рукой схватился за сердце. Тяжкое дыханье охватило его всего.

– Сердце моё бьётся супротив воли вашей… – сквозь зубы произнёс Иоанн. – Переменили они порядок! Уберегли меня, да не единожды!

– Тело твоё, верно, сберегли, – кивнул старец. – Да душа твоя истерзана.

Иоанн обернулся, точно его кто окликнул по имени. Омрачился царский лик, точно вслушивался в тихий шёпот ветра. Чуток слух государева – об том и прознать было, но уж уловил царь, как ворота отворились да топот копыт с гомоном мужицким ворвался во двор кремлёвский. Крепостная стена заграждала от государя ворота, в которые нынче воротились его опричники, но всяко слышал владыка, и сердце тревожно отбило во тревоге.