Гойда

Двух шагов хватило, чтобы пред взором царским открылся двор в пролёте меж стеною да приказом конюшенным. Видел Иоанн и лошадей вороных, и опричников своих. Иные в руках держали факелы, промасленные да пылающие жаром. В толпе уж приметил старого Басмана, латина, окрещённого Андрюшкою, Скуратова сурового да грузного, и лишь когда завидел царь Фёдора, от сердца отлегла тревога. То было мимолётное мгновенье, царь углядел любимца своего в пролёте да на расстоянии едва ли не в половину версты, но того хватило, чтобы унялось беспокойное сердце его.

Лик государя вновь преисполнился упоением собственной властью, в то время как святой старец, напротив, омрачился при виде опричников. Иоанн обернулся к Филиппу, смерил его грозным взором.

– Душа моя впервые нашла исцеление, – едва ли не прошептал владыка.

* * *

Заливистый смех вторил хлёсткому удару.

– Не гневайтесь, государыня! – кротко произнесла Глаша, не поднимая лица.

– А ты шевелись, валандайка! Ишь, колупается она! – бросила царица, щёлкнув перстами.

Крестьянка уж принялась спешнее прислуживать в бане да поднесла кадку, полную воды с настоем из липы с хвоей. Взяв деревянную плошку, Глаша поливала раскалённые камни. Зашипевши, вода поднялась густым белым паром.

Царица, сидевшая нагая на полотенце, прикрыла глаза, вдыхая поднявшийся сладкий аромат медовой липы. Не глядя, она нашла рукою веник и небрежно бросила его Глаше. Крестьянка нахмурилась от боли, вставая со своего табурета, не смея противиться повеленьям царицы. Немудрено было угадать, отчего ж крестьянка то и дело постанывает при движениях, тем паче ежели напрягает она спину свою. На её белом нагом теле синело пятно – от случайного ушиба ли, от удара – всё одно. Превозмогая боль в теле своём, Глаша прислуживала царице, нагоняя к телу её жар.

– Несладко небось под опричником-то? – усмехнулась Мария.

В ответ Глаша лишь поджала губы да кивнула, не зная, что ей молвить должно. А меж тем в бане сидела и белокурая Дуня. Уж она сполна отведала буйного нраву царицы Марии. Не единожды Дуня пересекалась с государыней, покуда, крадучись, покидала опочивальню царскую. Не смела Мария гневаться на супруга, вот всяко и срывалась на крестьянке. Ежели бы сам государь не воспретил, запорола бы царица девку крестьянскую али выгнала бы на мороз. В том был особый толк сей ревности. Едва ли Мария горячо обожала своего супруга, но один только вид Дуньки, девки этой бестолковой, приводил её в неистовую ярость.

Притом и теперь Мария держала её при себе, да всякий раз отвешивала хлёсткую пощёчину, а иной раз и вовсе хлыстом стегнуть могла. Дуня сидела подле ног царицы да безмолвно омывала ступни в чистой воде. Покосилась государыня на неё:

– Уж что, не приглянулась ли ты боле тому али иному? – улыбнулась Мария, разглядывая девицу, раздетую донага.

В отличие от Глашки тело Дуни было белым да нетронутым. Свела светлые бровки да мотнула пару раз головою.

– Боярин Басманов, великая государыня… – робко произнесла крестьянка, прерванная громким присвистом царицы.

– Неужто этот чёрт псоватый и Глашку, так ещё и тебя зажимает по углам? – подивилась было Мария.

– Нет-нет… – забормотала Дуня. – Фёдор, сын его…

Мария подивилась боле, изогнув чёрную бровь.

– Так-так… – протянула она, барабаня пальцами по сухой горячей доске.

Вновь смерила царица взглядом Глашу да жестом подозвала ближе. Женщина не смела противиться и подалась вперёд. Мария небрежно откинула волосы Глаши с её шеи, открывая лиловые следы, какие проступают всякий раз после пылких лобзаний.

– Эко меньшой Басманов изнежил тебя, – усмехнулась Мария, переводя взгляд вновь на Дуню, на её белую шею, лишённую сих отметин. – Неужто Федька и вполовину не столь пылок супротив хоть своего ж батюшки?

Дуня насупилась, не ведая, что ответить. Помедлив, она сглотнула и едва уж подняла взгляд с тем, чтобы слово молвить, как царица огрела её по щеке. Во мгновенье вспыхнуло всё лицо, и то видала Мария, пущай Дуня и прикрылась рукою.

«Ишь как раскраснелася…» – подумала Мария, жестом велев поддать пару.

* * *

Рынды с поклоном доложили о приходе земских князей. Иоанн восседал на троне в величественном облачении – на плечах его чернел высокий меховой воротник, обрамляющий шубу царскую. Шапка Мономаха да посох аки символы власти великого князя и царя всея Руси начищены до блеска.

– От уж кого не хватало, – вздохнул Иоанн, отдавая чашу юному опричнику, коего уж неизменно держал подле себя.

– Не омрачайтесь так, великий государь, – произнёс Фёдор, принимая чашу из рук царя.

Юноша поставил драгоценную чашу на стол, что был придвинут к стене да заставлен кушаньями и питьём. Фёдор облачился до торжественного рябо. Кафтан его глубокого винного цвета расшит золотом, под стать серьгам, что выглядывали редкими проблесками из-под густых волн вороных волос. Белые руки унизаны перстнями княжескими.

– Право, земские такие же ваши слуги, как и прочие, – произнёс Басманов, не оборачиваясь. – Уж наградил вас Господь сей милостью.

– Куда б податься от этой милости, – усмехнулся Иоанн.