Гойда

Едва Фёдор приготовился отпустить руку, Данка резко метнулась в сторону, ибо ей под ноги едва не бросилась псина. Лошадь тотчас же ушла, бросившись в сторону, и с того Басманов пошатнулся и крепко ухватился второй рукой за гриву. Раздалось громкое лошадиное ржание, от коего псы разбежались, вцепившись мёртвой хваткой в скудный кусок урванной плоти.

Свора уж забилась по углам, глодая кости. С одного краю ограды видно было, как две суки с порванными ушами и ломаными хвостами сцепились меж собой. В своей страшной вражде не приметили, как один из всадников зашиб их. Собачий вой примешался к топоту копыт, криков и стенаний толпы и лошадиного ржания.

Фёдор чувствовал, как верная Данка его движется, и в том не было сложности в общем ритме уловить, каков будет следующий шаг. С каждым мгновением юноша всё боле преисполнялся уверенности, всё боле распрямлялся. То ли лошадь почуяла, что всадник её не сидит в седле, али, может, прыть поугасла, да всё одно – стала лошадь утихомиривать шаг свой.

Фёдор же почуял, как смиряется ход, да, несколько выждав, соскочил с лошади прямо на землю. Лишь сейчас он поднял взгляд на помосты, откуда взирал на него Иоанн. Гомон толпы и звуки животных в едином шуме заглушали всё вокруг. Взгляды верного опричника и царя встретились. Фёдор широко улыбался, переводя дух. Одежда да сапоги его были вымараны в крови, но сейчас Басманов не придавал этому никакого значения.

Зоркий взгляд Иоанна окинул юношу с ног до головы, примечая каждую перемену. Видел государь, как ходят плечи от тяжёлого дыхания, видел он, как на белом лице проступил румянец от учинённого зрелища. С глубокой радостью приметил Иоанн и ту лёгкость, что дышала в походке юноши.

– И за какие же грехи Господь послал тебе Федьку-то, – со вздохом произнёс Иоанн, слабо постукивая пальцем по подлокотнику трона.

Алексей обернулся на те слова, пожал плечами да почесал затылок.

– Да чёрт его знает, царь-батюшка, – бросил Басман-отец.

Улыбка на лице Иоанна сделалась лишь шире, да приметил то Алексей, опустив взгляд на государя. Внутреннее чутьё вдруг что-то принялось нашёптывать старому воеводе. То ли премногий шум вокруг али какая иная напасть не давали различить Алексею ничего, кроме смутных терзаний, какие и в слова-то облечь не было никакой силы.

А меж тем двое князей давно покинули площадь. То были Андрей Бельский и Микита Захарин-Юрьев. На обоих лица не было видно – точно заволокло хмурыми тучами. Андрей сглотнул ком в горле, опёршись рукой на забор.

– Надобно писать к княгине Ефросинье, – наконец молвил он, проведя рукой по лицу.

Микита поднял недоумевающий взгляд, полный смятения и страха. Он поджал губы и, глядя на друга своего, замотал головой.

– С чем же? Верно, сама Ефросинья нынче с нами, земскими, и знаться не хочет, – ответил Захарин. – Немного лет минуло с тех пор, как царь из ссылки её сына воротил. Неужто вновь соскучилась по монастырским стенам?

– Какое нынче дело до семьи своей? – спросил Андрей. – Новый круг уж сложен, из своры этой преступной. Нет ему никакого дела ни до княгини, ни до Владимира.

– Да что за вздор? – огрызнулся Микита. – От Ефросиньи нынче никакого проку нам не будет, а от Володи и подавно.

– А кого же на царствование нынче видишь? – спросил Бельский.

Микита замер, с ужасом обернувшись через плечо. Притихла Москва за это страшное время. Нынче в переулке не было ни души, но князь чуял, будто где притаились лишние глаза да уши. Да всяко не мог ни узреть, лишь вдалеке поскрипывала калитка опустевшего двора. Захарин злобно шикнул Бельскому, явно страшась речей князя.

– Об чём ещё надумал болтать на улицах Москвы? – спросил Микита, вновь оглянувшись.

Встревоженный рассудок видел тени в окнах, в щелях меж покосившихся заборов, из-за приоткрытых дверей да ставен.

* * *

Тёмная ночь опустилась на Москву. Последние лучи пунцового заката догорели в куполах да крестах церковных, и погрузился город в сон тревожный, беспокойный. Напрасно крестьяне да купцы глядели из домов своих, напрасно прислушивались. Давно так тихо не было на московских улицах.

В самом же Кремле нынче не играли лютни да не разливались вина с медовухой. Покоилась в тишине кремлёвская обитель, и лишь редкие шаги украдкой нарушали тот покой в коридорах да пустых залах. Оттого и подивился Грязной, заслышав позади себя нечто сродни звону.

«И уж какому чёрту не спится это?..» – подумал Васька, отнявшись губами от бутыли с водкой, утерев чёрные усы.

Напряг опричник очи, дабы узреть, кто ж нарушает нынче его покой. Не был дураком Васька и уж давно выучился без оружия не шастать. Положил руку на кинжал, заткнутый за пояс, да выжидал всё. На пороге коридора обрисовалась фигура в сарафане, да Грязной не мог припомнить бабы, чтобы была так высока. Потом же смекнул, что к чему, да выдохнул.

– Тьфу ты, напугал, сукин ты сын! – воскликнул Васька.

Фёдор усмехнулся, заглядывая за плечо Грязного. В слабом свете факелов, что пробивался из коридора, поблёскивало мутное стекло бутыли.