Гойда

Резкий удар пришёлся тяжёлым перстнем по зубам – Фёдор почувствовал языком скол на левом клыке. Опричник дал по столу несколько раз, глуша ту нестерпимую боль. Всё то время Иоанн взирал на слугу своего с алчущим и жестоким любопытством. Фёдор поднял взгляд на владыку, не убирая руки ото рта, который заливался горячей кровью.

– Неужто так больно, Федюш? – спросил Иоанн, вставая с кресла.

Басманов бросил короткий взгляд на кровь, оставшуюся на белой ладони. Он отвёл глаза и сплюнул на пол, утирая губы тыльной стороной ладони.

Взгляды их встретились. Он смело взирал на владыку, пересилив всякую робость.

– Пущай, – ответил Басманов, – я всё снесу.

Иоанн усмехнулся, окинув опричника взглядом с ног до головы.

– Пошёл вон, – повелел царь.

Эти слова, брошенные будто поганому псу, были горьким унижением. Фёдор сглотнул ком в горле, поведя головой и глядя на Иоанна исподлобья.

– Я не оставлю тебя, – произнёс Басманов, мотая головою.

Его голос дрожал от глухой, бестолковой боли, и он из последних сил мирился с нынешним нравом государя, ибо владыка был убит горем. Иоанн же усмехнулся, даже не взглянув на опричника.

– Звучит точно проклятье. Притом для нас обоих, – протянул владыка, опираясь рукой о каменную стену.

Фёдор сжал кулаки и уж был не в силах совладать с той жестокостью. Он глухо усмехнулся и замотал головой, опуская взгляд. Басманов не дал воли горячим слезам, подступающим к очам. Резкий и глухой смешок сорвался с запёкшихся губ Басманова. Фёдор ударил об стол рукой и не чуял никакой боли. С трудом он разжал кулак – кисть дрожала.

– Аминь, – молвил он, осеняя себя крестным знамением.

* * *

Фёдор лежал на боку, обхватив себя рукой поперёк. Его взгляд бестолково пялился в стену. Сон не мог идти к нему, гнусное тянущее недомогание разбило всё его тело.

Уже отчаявшись найти покой этой нощью, опричник поднялся с ложа, потирая затылок. Оглядев свои покои, Басманов слушал взволнованное сердце своё. Трепетало оно горькой болью да изнывало тревогой. Пред очами его стоял образ великого царя, сражённого новым горем, которое было много больше его самого. Во рту ещё стоял вкус собственной крови, к коему Фёдор уж успел привыкнуть.

Тихо вздохнув, опричник обхватил себя руками. Он обратил взор к лампадке. Неведомо было и самому, чем ведом он был, когда вставал на колени и когда сложил руки свои в молитве. Долгое время рассудок его безмолвствовал. Никакая молитва не шла на ум.

«Отче… – воззвал Фёдор, и брови его хмуро свелись, – неужто не видишь Ты? Мало ли он пережил? Мало ли сродников и друзей схоронил? Даруй прощение, Отче, и сердце его исцели, израненное, измученное, страждущее и неспокойное. Яко Благ и Человеколюбец, аминь».

* * *

Ещё заря не занялась на ясном небосводе, когда Генрих возвращался с охоты. Уж завидя кабак, немец вовсе не спешил скинуть поклажу свою. Заместо того он обернулся, заслышав знакомый голос и ржание Данки. И впрямь слух не обманул Штадена – то нынче был друг его.

– Чего ж в рань такую? – вопрошал немец, и лицо его помрачнело, стоило Басманову подъехать ближе.

Рассечённая губа и синяк были больно уж приметны на белом лице Фёдора. Штаден хмуро свёл светлые брови, понимая, сколь скверно нынче и тело, и дух Фёдора. Когда Басманов спешился, шаг его был шатким – он держался одной рукой за седло.

– Будь другом – не спрашивай, – слова Фёдора лишь большей хмурости навели.

Штаден внимательно поглядел на синяк – и впрямь было сложно упустить эдакое.

– Пойдём, Тео, – молвил Генрих, придерживая друга за плечо.

Со двора вышел Шура-цыган и принял дичь от Штадена. Раскланявшись, черномазый что-то протараторил на своём наречии да поспешил прочь, на кухню. Они переступили порог кабака. Фёдор рухнул почти сразу же, прислонившись спиной к стене. Его взор уставился куда-то вверх, покуда немец достал водки. Басманов охотно выпил безо всякой закуси. Генрих не приставал с расспросами. Они молча пили водку, и наконец Фёдор вздохнул с облегчением – боль притупилась.

Белые пальцы Басманова – безо всяких перстней уж и непривычно было глядеть – тревожно стучали по столу. Он тихо усмехнулся сам себе под нос, мотая головой, предвидя уж и точно ведая, какой вздор, какой вздор.

– Он кого-то видит, – тихо произнёс Басманов, не подымая взор.

Немец, всё ждавший, как друг молвит чего, был весь во внимании.

– Порой таращится… Жуть, – цокнул Фёдор.

Штаден сглотнул, видя, как друг сжал кулак, скомканно говоря об том.

– Там, видать, и впрямь кто-то есть, – продолжал Фёдор, мотая головой да упёршись рукой о переносицу.

– Ты хоть спал нынче? – вопрошал Генрих, кладя руку на плечо Басманова.

Фёдор нездорово усмехнулся, и Штаден скоро заверился в своей догадке.

– Пойдём. Айда со мной, – молвил немец, поднимаясь со своего места.

Генрих отвёл Фёдора по лестнице наверх и отпер свои покои. Басманов рухнул в кровать и чуть ли не сразу забылся сном.