Голая королева

Было уже давно за полночь, дрова прогорели, оставив в камине мерцающие угли, подернутые серой пеной осевшего пепла. Пора было спать. Кис с хрустом потянулся, с наслаждением представляя, как он сейчас растянется на кровати…

— Иди сюда, — позвал его Алекс из кабинета.

Кис вошел. Креслу, занимавшему раньше положение сбоку от письменного стола, была дана отставка. Теперь на его месте стоял мольберт и весь край стола был завален красками. На мольберте был прикреплен портрет Алины, почти законченный.

— Нравится? — спросил Алекс.

Портрет был выполнен в одном цвете, только в разных оттенках этого цвета — Кис не знал, как называется эта техника; «гризайль», — пояснил Алекс.

Алина была на нем похожа на саму себя, хотя портрет был написан по памяти; но, наверное, Алекс не об этом спрашивал. Художники, они не так судят, как простые смертные: похоже — не похоже…

Кис искал слова. Портрет произвел на него впечатление, не совсем ясное ему самому.

Алекс понял его молчание по-своему.

— Я давно не писал красками… Честно говоря, это первый портрет Лины. Даже не знаю, почему — мне никогда не приходило в голову написать ее портрет… Может потому, что я совсем перестал заниматься живописью к моменту, когда мы с ней познакомились. Знаешь, когда-то я делил мастерскую с одним своим другом, Андрюшкой, — вместе учились — и мы с ним писали каждый день, то в одной технике, то в другой. Это было своего рода тренировкой, упражнением в мастерстве… Теперь он работает на мое издательство, делает для нас иллюстрации, у него все та же мастерская, он пишет каждый день, а я — нет. Я руковожу. Я больше не художник, — я бухгалтер, администратор и…

— Выражение лица у нее…

— Что-что? — не понял Алекс.

— Выражение лица, говорю, на портрете… Я бы сказал — спокойное, уверенное в себе. Очень похоже на Алину, — а вроде как не она. На фотографиях у нее скорее взгляд вопрошающий, почти что робкий… В этом не отдаешь себе отчет, когда смотришь фото, но глядя на твой портрет, я вдруг понял разницу…

Откуда оно, это выражение на портрете? Ты так ее видишь, что ли?

— Не знаю… Пишется как-то само. Обычно не думаешь. Наверное, я ее так вижу.

— Или ты ее так хочешь видеть. И ты прав.

Глава 29

Алина щурилась на солнце. Новые очки немного жали переносицу.

Интересно, а старые не жали? А старые очки были — какие?

Нет, не интересно. Совершенно не интересно. Совсем нет. Новые, раз жмут, лучше просто снять. И никого не видеть. Вот и хорошо. Лица расплываются, и некого узнавать: все, как один.

Там, в конце парка, решетчатая ограда. За оградой улица. По улице ходят люди и ездят машины. Это из-за них она получила удар в голову. А из-за удара в голову — потеряла память. И она туда не хочет. Ни к людям, ни к машинам. Оставьте меня все в покое. Не трогайте. Только не трогайте меня! Все.

Отстаньте. Мне тут хорошо, я здесь останусь.

Как это просто: удар в голову — и памяти, как не бывало. И ты с этого момента — никто, тебя зовут — никак, и ты живешь — нигде. У тебя больше нет биографии, нет прошлого, ничего, чистый лист.

Вот и хорошо, вот и отлично. Оно мне не нужно, прошлое. Пусть чистый лист; начнем с чистого листа; так лучше.

Она расстегнула две верхние пуговки рубашки и закрыла глаза, подставив лицо нежаркому сентябрьскому солнцу.

Больничный запах сводил Алекса с ума. Даже здесь, в кабинете заведующего отделением доктора Паршина, этот запах преследовал его, проникал в ноздри, в мозг. Только один этот запах способен вызвать депрессию! Немедленно забрать Лину отсюда!

Толстый и высокий, с седеющей черной бородой, доктор Паршин распахнул дверь своего кабинета и сказал сиплым басом: «Сейчас я вам наглядно объясню. Пожалуйте». Он провел Алекса в конец коридора и указал на Алину в окно:

— Видите, она гуляет всегда во внутреннем дворе, между корпусами.

Она практически никогда не доходит до нашего парка. Только смотрит в парк из-за угла, не покидая двор.

— Да, я заметил… Я ее вижу иногда, я в парке на скамейке подолгу сижу, — жду, когда она появится.

— И знаете, почему? Потому что из парка видно улицу! И она ее боится. А вы говорите — домой! Это может привести ее к нервному кризу, ухудшить ее состояние, это риск, Александр Кириллович. Риск, что память к ней вообще не вернется.

— В конце концов, это не так уж важно, память. Раз Лина сама не хочет ее возвращать… А для меня — имеет значение только то, чтобы мы были вместе, чтобы она была рядом, дома. Наша семья — вот что важнее всего…

— Вы забываете, что это для вас семья, для вас она — жена. Но вы для нее — никто, и семья для нее не существует. Она сейчас в некотором смысле сравнима с ребенком, и если ей и нужна семья, то, скорее, в виде папы с мамой… Вы находитесь в разных системах отсчета.

— А вы что предлагаете?

— Ждать.

— Не может же она бесконечно находиться в больнице!

— Конечно, не может. Но прежде, чем вести разговор о ее возвращении домой, необходимо, чтобы она хотя бы согласилась с вами познакомиться. Чтобы она к вам хотя бы немножко привыкла.

— Но ведь она не хочет меня видеть!