Големикон

Прасфору смущали слова того незнакомца о Хюгге. Что-то в голове не склеивалось, не соединяясь, как не соединяются кусок цветной мозаики с обрывком черно-белого рисунка на листе бумаги, и хоть ты тресни. К тому же, в этот воистину хтонический узор не вписывалась улыбка дяди, его немного детская, как показалось, радость встрече и воодушевленность – Прасфора знала, просто знала, что эмоции искренни. И они были третьим куском в сюрреалистической картине Хюгге. Говоря образно: в куске мозаики, обрывке черно-белого рисунка и осколке бюста. Одного человека из таких частей не собиралось, получался разве что монстр, пошитый белыми нитками, зверь похуже грифонов и драконов. Сомнения тонкими и практически прозрачными медузами скользили лишь по поверхности озера сознания, но воду внутри все же баламутили.

Мысли схлопнулись обратно в коробочку, когда Прасфора Попадамс дошла до лифтов – каменных платформ, работающих на шестеренках, которые крутились благодаря магическим потокам.

Девушка вспомнила – когда Альвио, изучавший зверушек, вернулся из горного Хмельхольма, то рассказывал об огромном озере, где словно бы отражается весь мир, отчего кажется таким непривычным и странным. Драконолог еще говорил что-то про грифонов, но этот момент девушка пропустила мимо ушей. И тогда, когда Альвио делился всем этим, перед глазами Прасфоры бегали картинки, такие живописные, словно в черепной коробке заперли художника-карлика, заставляя рисовать маслом, гуашью и акварелью разом, чтобы настолько разные по своему характеру мазки соединялись воедино, становясь гармоничным и завораживающим полотном.

Прасфра Попадамс посмотрела в далекое окно на противоположной стороне яруса. Когда белое зарево за окном вновь вспыхнуло, будто вывернув мир наизнанку, девушка разглядела густые тучи, лениво ползущие вперед. Но все это перекрыла картинка озера…

Ноги одобрительно загудели, когда девушка встала на платформу и дернула рычаг. Магический лифт стал спускаться.

Густые тучи на улице начинают словно бы таять, крутиться в обратную сторону, а потоки лунного света меркнут, постепенно гаснут и несутся вспять – время снова с хрустом поворачивается назад, и чтобы увидеть это еще раз, надо сесть на хвост холодному воющему ветру, пронестись через потоки сияющей звёздной пыли, услышать стенания гор задом-наперед и только потом оказаться здесь, а этом времени, в тогда, а не в сейчас…

Седой старик с густой бородой сидит за столом и копается в бумагах, карандашных чертежах и схемах, глубоко задумавшись. Свет желтых магических ламп мерцает словно бы в обратную сторону, чернота теней выворачивается наизнанку, полыхая тепло-желтым.

Анимус переводит взгляд с чертежей на блестящие рубины.

Тут открывается дверь в кабинет.

– Дедушка? – спрашивает, входя в комнату, Кэйзер, уже не мальчишка, а юноша.

– Да?

– Почему все вокруг говорят о тебе? – пристроившись рядом и поставив локти на стол, спрашивает Кэйзер. – Или они говорят о твоем големе?

– Они говорят обо мне, – улыбается старик. – Потому что я придумал первого в мире голема. Мы зовем его… Алхимическим Чудом, внучок.

Анимус задумывается, собираясь с мыслями: думает, сказать внуку или нет, и все-таки решается – Кэйзер таланливый мальчик, он схватывает все налету, он понимает, как работают вещи, даже не зная их устройства; и он его внук.

– Только он не работает правильно, – вздыхает старик, проводя рукой по чертежам. – Я не знаю, как сделать так, чтобы он двигался постоянно. И чтобы другие такие тоже всегда работали.