Голландский дом

— Я прикинула свои финансовые возможности и остановилась на этом месте. Думала, он заметит, что я ни о чем его не просила, что откладывала карманные деньги весь последний школьный год. Оплатила первый месяц и залог. Устроилась на работу. Купила кровать, через месяц купила диван, а потом это кресло в «Гудвиле». Вы же помните, как он распинался о преимуществах нищеты: единственный путь чему-то научиться — это заработать на все самостоятельно. Мне хотелось показать ему, что я не такая, как другие богатые девочки в моей школе. Я не ждала, что он купит мне лошадку.

Сэнди рассмеялась:

— Я не ждала, что мне вообще кто-либо купит лошадку.

— Ладно, — сказала Джослин. — Уверена, он гордился тобой, тем, что ты всего добилась сама.

— Он даже не заметил, — сказала Мэйв.

Сэнди покачала головой:

— Разумеется, заметил.

Но Мэйв была права. Он никогда не обращал внимания на то, что она хотела ему показать. Он понятия не имел о ее стойкости. Единственное, что он замечал, — ее осанку.

Мэйв варила кофе, Джослин курила, мы с Сэнди смотрели на них. Мы съели печенье и перебрали все самые ужасные воспоминания об Андреа. Мы демонстрировали их, как коллекционные карточки с баскетболистами, восклицая по поводу каждой мелочи, которая кому-то из нас была неизвестна. Вспомнили, как она спала допоздна, обсудили каждое нелепое платье в ее гардеробе и тот факт, что она могла часами говорить по телефону со своей матерью, но ни разу не пригласила ее в дом. Она не берегла еду, жгла электричество ночи напролет и ни разу не была замечена за чтением книги. Часами сидела у бассейна, изучая ногти на руках, и ждала, когда Джослин принесет ей на подносе обед. Она не слушала нашего отца. Отобрала у Мэйв комнату. Выгнала меня из дома. Мы вырыли Андреа яму и зажарили ее.

— Может мне кто-нибудь объяснить, почему отец вообще женился на ней? — спросила Мэйв.

— Конечно, — сказала Джослин не задумываясь. — Она влюбилась в дом. Ваш отец считал этот дом самым красивым на свете и нашел женщину, которая была с ним согласна.

Мэйв вскинула руки:

— Да с этим бы кто угодно согласился! Найти хорошую женщину, которой понравился бы Голландский дом, было не так уж трудно.

Джослин пожала плечами:

— Вашей маме он не нравился, а Андреа его полюбила. Вот ваш отец и подумал, что проблема решена. Но как я ее поддела, да? Когда заговорила о вашей матери.

Сэнди закрыла лицо руками и расхохоталась:

— Я думала, ее прямо на месте удар хватит.

Я посмотрел на Сэнди и Джослин. Теперь они обе смеялись.

— Но вы же все выдумали.

— Что? — спросила Сэнди, утирая глаза.

— Про маму. Что она чуть ли не святой была.

В комнате будто бы переменился воздух, мы все внезапно обеспокоились своими позами и положением наших рук.

— Ваша мама, — сказала Джослин и тут же замолчала, глядя на сестру.

— Конечно, мы ее любили, — сказала Сэнди.

— Мы все ее любили, — сказала Мэйв.

— Она часто отлучалась, — сказала Джослин, пытаясь подобрать слова.

— Работала постоянно. — Мэйв была напряжена, но не так, как Сэнди и Джослин.

Я понятия не имел, о чем они говорят, и уж точно впервые слышал, что мама работала.

— А чем она занималась?

Джослин покачала головой:

— Чем она только не занималась.

— Она помогала бедным, — сказала Мэйв.

— В Элкинс-Парке? — В Элкинс-Парке не было бедных, ну, или мне ни один не попадался.

— Повсюду, — сказала Сэнди, хотя мне было очевидно, что она пытается представить все в выигрышном свете. — Она всегда находила того, кто в нужде.

— Прямо ходила и искала бедняков? — спросил я.

— Дни напролет, — сказала Джослин.

Мэйв потушила сигарету.

— Ладно, хватит. Звучит так, будто ее никогда и не было с нами.

Джослин пожала плечами, а Сэнди потянулась к крохотной печеньке с круглой кляксой абрикосового джема.

— Когда она возвращалась, — сказала Мэйв, — мы все ужасно радовались.

Сэнди улыбнулась и кивнула:

— Всегда.

Ранним воскресным утром Мэйв вошла в мою комнату и открыла ставни.

— Просыпайся-одевайся. В церковь пора.

Я натянул подушку на голову, надеясь провалиться обратно в сон, из которого меня выдернули, но уже не помнил, что мне снилось.

— Нет.

Мэйв наклонилась и сдернула подушку.

— Я серьезно. Вставай, вставай.

Я разлепил один глаз, посмотрел на нее. На ней была юбка; волосы, все еще мокрые после душа, были заплетены в косу.

— Я сплю.

— Я дала тебе поспать. Восьмичасовую службу мы пропустили, пойдем на ту, которая в десять тридцать.

Я зарылся лицом в подушку. Я просыпался, и мне это не нравилось.

— Здесь никого нет. Никто не говорит нам идти в церковь.

— Я говорю.

Я покачал головой:

— Сама иди. Я спать.

Она тяжело опустилась на край моей кровати, отчего меня слегка качнуло.

— Мы идем в церковь. Как обычно.

Я перевернулся на спину и нехотя открыл глаза.

— Ты меня не слышишь.

— Поднимайся.

— Я не хочу, чтобы меня обнимали и говорили, как им жаль. Я спать хочу.

— Сегодня они тебя пообнимают, а в следующее воскресенье просто помашут тебе рукой как ни в чем не бывало.

— Я и в следующее воскресенье не пойду.

— Зачем ты так себя ведешь? Ты же никогда раньше не возражал против походов в церковь.