Голландский дом

Первый день профориентации проходил в аудитории, расположением мест напоминавшей стадион. Разнообразные профессора представляли нам невероятные врачебные случаи и заверяли, что к окончанию года мы будем в состоянии если не вести этих больных, то по крайней мере обсуждать их истории со знанием дела. Глава отделения кардиохирургии вышел на кафедру, чтобы воспеть чудеса их факультета, и мальчишки, пообещавшие матерям, что они будут проводить операции на сердце, засвистели, заулюлюкали и зааплодировали, и каждый думал про себя, что однажды займет его место — повелителя вот этого всего. Затем вышел невролог и сорвал свою порцию оваций. Один за другим свою минуту славы получал каждый орган человеческого тела. Почки! Легкие! Как же все сияли! Мы были кучкой самых умных идиотов в округе.

Поступив в магистратуру, я получил квартиру с телефоном. У каждого была такая. Даже на первом курсе от нас требовалось знать, что нас могут вызвать в больницу в любое время суток. Мой телефон зазвонил, когда я вернулся домой на второй неделе обучения.

— У меня потрясающая новость! — сказала Мэйв. Тарифы на междугородние звонки снижались в шесть часов, а затем еще снижались в десять. Часы показывали пять минут одиннадцатого.

— Весь внимание.

— Я сегодня обедала с адвокатом Гучем — просто так, он, похоже, решил занять в моей жизни место отца. И прямо во время обеда он сказал, что ему звонила Андреа.

В былые времена эта новость взвинтила бы меня до предела, но я слишком устал, чтобы удивляться. Если прямо сейчас сяду за домашнее задание, к двум часам ночи буду уже в постели. «И?»

— Она позвонила, чтобы сказать, что, по ее мнению, отправлять тебя в медицинскую школу было чересчур. Она думала, фонд рассчитан только на колледж.

— С чего она это взяла?

— Ни с чего. Она сама так решила. Она сказала, что не возражала насчет Чоута, ведь ты только что потерял отца, но теперь ей кажется, что мы просто потрошим фонд.

— Но мы ровно этим и занимаемся. — Я присел на единственный кухонный стул и облокотился на столик. Телефон стоял на кухне, которую я называл кухонным шкафом. Я увидел таракана: он полз по передней стенке желтого металлического шкафчика, а потом проскользнул под дверь.

— Он сказал: она уточнила расценки в Колумбийском и выяснилось, что это самая дорогая медицинская школа в стране. Ты это знал? Номер один. Она сказала, это доказывает, что все это козни против нее и что ты мог бы поступить в Пенсильванский, и это было бы ровно в два раза дешевле, чем в Колумбийский, и сэкономило бы деньги для девочек. Она сказала, что больше не намерена платить за Колумбийский.

— Так она за него и не платит. Этим занимается фонд.

— Она считает себя ответственным лицом.

Я потер глаза и кивнул в пустоту.

— И что сказал адвокат Гуч? Это хоть что-нибудь меняет?

— Ничего! — ее ликующий голос звенел у меня в ухе. — Он сказал, ты можешь хоть на всю жизнь там остаться.

— Этому не бывать.

— Не спеши с выводами. Есть столько всего, чем можно заняться. Академическая карьера, например.

Я подумал о бесконечном лабиринте, который представлял собой университетский медцентр: профессора в белых халатах плывут по коридорам, как боги на небесах.

— Я не хочу быть врачом. Ты ведь это знаешь, правда?

Но этим ее было не пронять.

— Ты и не должен быть врачом, тебе лишь нужно на него выучиться. Когда закончишь, можешь хоть в медицинском сериале сниматься, мне-то какое дело. Да и вообще — будь кем хочешь, лишь бы это требовало длительного обучения. Иди беднякам помогай. — Мэйв вела вечерние занятия по финансовому учету в католических благотворительных организациях, а по вторникам допоздна засиживалась, проверяя их записи и выправляя подсчеты.

— Мне заниматься надо.

— Я бы хотела, чтобы и ты мог всему этому порадоваться, — сказала она. — Впрочем, нет, мне все равно. Моего счастья хватит на нас обоих.