Голландский дом

Вот только у меня ничего не получалось. Я пробовал и проваливал, пробовал снова и снова все проваливал. Здания простаивали на рынке годами, а после продавались за бесценок. Я видел, как дома, выставленные на аукцион за долги, уходили с молотка за каких-нибудь 1200 долларов, и даже если они представляли собой обгоревшие скорлупки, даже если каждое стекло в каждой створке было выбито, я думал, что способен их спасти. Не людей, заметьте, которые могли там жить. У меня не было амбициозных идей насчет того, что именно я спасу мужчин и женщин, выстроившихся в коридорах отделения неотложки в ожидании минуты моего времени. Мне были нужны здания. Но тогда придется платить налоги, покупать двери, чинить окна, оплачивать страховку. Разгонять сквоттеров и крыс. Я понятия не имел, как все это делается.

Несмотря на все данные самому себе обещания, я поступил в интернатуру клиники при колледже имени Альберта Эйнштейна в Бронксе. Интерны не только не должны были оплачивать стажировку («Ну ладно, — сказала Мэйв. — Этого я не учла») — я получал зарплату. К этому моменту фонд должен был покрывать лишь мою арендную плату и выделять небольшую сумму на расходы, которую я клал в банк. Я больше не обкрадывал Андреа хоть сколько-нибудь значительным образом, впрочем, я и раньше этого не делал. Я больше не мстил за сестру. Я просто заканчивал свое медицинское образование. Сходился с коллегами, впечатлял профессоров, помогал пациентам и каждый день убеждался в правомерности методики, усвоенной при изучении химии: чтобы быть хорошим специалистом, не обязательно любить свою работу. Короче, я стал интерном, и, хотя по-прежнему совершал редкие вылазки в юридическую школу Колумбийского университета, где, стоя в дальнем углу аудитории, слушал лекции по жилищному праву, эти поползновения были немногочисленны и нерегулярны. Я следил за рынком недвижимости, как другие следят за бейсболом: запоминал статистику, но сам никогда не играл.

Доктор Эйбл по-прежнему присматривал за мной, хотя, возможно, сам бы он сказал, что мы стали друзьями. Он каждые три-четыре месяца приглашал меня на кофе и не отпускал, пока мы не запланируем следующие посиделки. Он рассказывал о своих студентах, я жаловался на загруженность. Мы разговаривали об университетской политике или, когда бывали в лучшем расположении духа, о науке. Я не обсуждал с ним недвижимость и не спрашивал, была ли химия тем самым, чему он изначально хотел посвятить свою жизнь. Мне такое даже в голову не приходило.

Официантка принесла наш кофе.

— Летом мы собираемся в Лондон, — сказал он. — Сняли квартиру в Найтсбридже. На две недели. Наша дочь там работает, Нелл. Вы вроде знакомы.

— Да, мы знакомы.

Доктор Эйбл редко упоминал о своей семье — то ли из уважения к моей ситуации, то ли в силу характера наших отношений, но тем весенним днем он был слишком счастлив, чтобы держать личную жизнь при себе. «Она реставратор. Уехала три года назад в качестве временного научного сотрудника, а в итоге ей предложили постоянный контракт. Не думаю, что она вернется домой».

Тот факт, что однажды в новогоднюю ночь несколько лет назад в их квартире мы с Нелл Эйбл слились в пропитанном шампанским поцелуе, упоминать определенно не стоило. Она вошла в спальню своих родителей, когда я рылся в куче черных пальто на кровати в поисках черного пальто Селесты. В комнате было темно — миллион миль по коридору от музыки и бурного веселья. Нелл Эйбл. На пару минут мы повалились на груду пальто, но потом здравый смысл возобладал.

— С тех пор как она уехала, мы ни разу ее не навещали, — продолжил ее отец. — Вечно вынуждаем ее приезжать. Но Элис наконец-то выбила крупную субсидию на строительство научно-медицинского корпуса. Пять лет она гонялась за этими деньгами. И теперь вот сказала руководству, что уволится, если ей не дадут отпуск.

Элис Эйбл, которая все эти годы любезно накрывала мне место за их столом, работала в департаменте развития медицинской школы Колумбийского университета. Я задумался, было ли мне известно о ее работе что-нибудь еще, помимо этого? Может, доктор Эйбл не раз упоминал об этом за годы: его жена собирала деньги на строительство нового научно-медицинского корпуса. А может, и сама Элис говорила мне про это, а я просто пропустил мимо ушей. Я то и дело встречал ее в кампусе. Она интересовалась моими успехами в учебе. Спрашивал ли я ее о чем-нибудь в ответ, чтобы поддержать беседу, или же отвечал формально и ждал, когда она спросит меня о чем-нибудь еще?

— Сейчас они делают что-то вроде рентгеновского просвечивания картин, — продолжал доктор Эйбл, — чтобы выяснить, нет ли под изображением еще одной картины. Ищут пентименто.

— Где? — спросил я. Не осознавая этого до конца, я чувствовал, как меня настигает собственное будущее.

— В Тейт, — сказал доктор Эйбл. — Нелл работает в Тейт.

Я отпил кофе, сосчитал до десяти.

— Где они будут строить новое здание научно-медицинского корпуса?

Он неопределенно махнул рукой — где-то там, на севере.