Голландский дом

Я покачал головой. Невдалеке от нас буксир тянул за собой огромную баржу, и на какое-то время это зрелище полностью меня поглотило.

— Я не буду врачом.

— Но ты даже не начал. Невозможно бросить что-то, не начав.

Я по-прежнему смотрел на реку.

— Для этого есть интернатура. В интернатуре практикуют лечебное дело.

— Ну а чем ты собираешься заниматься в жизни?

Как же мне хотелось переадресовать этот вопрос ей, но я сдержался.

— Недвижимостью и строительством. У меня уже есть три здания.

— Ты врач — и собираешься продавать дома?

Вот уж только не Селесте указывать мне, чем заниматься в будущем.

— Все немного сложнее.

В моем голосе слышалась спокойная снисходительность. Она отказывалась понимать самую простую часть того, что я говорил.

— Бессмыслица какая-то. — Ее глаза сделались ярче от ярости. — Серьезно, я не понимаю, как ты можешь с этим жить. Ты занял чье-то место, тебе это вообще в голову приходило? Этот кто-то мог стать врачом.

— Поверь, кто бы это ни был, он тоже не хотел быть врачом. Я оказал парню услугу.

В конце концов, это была не моя проблема, а ее — Селеста готовила свое сердце к тому, чтобы стать женой врача.

* * *

Мы с Мэйв играли в теннис у школы, но после первой же вспышки молнии прервались. У меня была алюминиевая ракетка, и Мэйв сказала, что не собирается смотреть, как меня убьет током при подаче, поэтому мы сели в машину и поехали к Голландскому дому, чтобы успеть до темноты. Лето, по сути, закончилось, и вскоре мне предстояло вернуться в Чоут. Нас обоих это расстраивало — каждого по своим причинам.

— Помню, как впервые увидела этот дом, — сказала Мэйв ни с того ни с сего. Небо над нами набухло — вот-вот разойдется по швам.

— Не помнишь. Ты была практически младенцем.

Она опустила стекло фольксвагена.

— Мне было почти шесть. Ты же помнишь себя шестилетним. Знаешь, ты бы тоже запомнил тот первый раз.

Она была права, конечно. Я помню свою жизнь вполне ясно с того самого момента, как Флаффи треснула меня ложкой.

— Так и чего?

— Папа одолжил у кого-то машину и привез нас из Филадельфии. Наверное, была суббота — или он просто взял отгул. — Мэйв замолчала и посмотрела сквозь липы, пытаясь вызвать в памяти тот день. Хотя летом за деревьями ничего не просматривалось — слишком плотная листва. — С подъездной дорожки вид дома ошеломлял. По-другому и не скажешь. Впрочем, тебе не понять, ты-то здесь родился. Ты, наверно, пока рос, думал, что все живут в таких домах.

Я покачал головой:

— Я думал, каждый, кто учится в Чоуте, живет в таком доме.

Мэйв прыснула. Несмотря на то что именно она запихала меня в школу-интернат, она каждый раз радовалась, когда я ругал Чоут.

— Папа уже купил это место, а мама даже не подозревала.

— Чего?

— Серьезно. Он хотел сделать ей сюрприз.

— А деньги он где взял? — даже когда я был старшеклассником, этот вопрос приходил на ум первым.

Мэйв покачала головой.

— Я знаю только, что мы жили на военной базе, и он сказал, что мы поедем кататься на машине его друга. Пакуйте бутерброды! Давайте, поехали! В смысле все это в целом было невероятно. Мы и машину-то раньше ни у кого не одалживали.

Семья состояла из них троих. Меня не было даже в проекте.

Загорелая рука Мэйв лежала на спинке моего сиденья. Она устроила меня на летнюю работу к Оттерсону — пересчитывать пластиковые пакеты с кукурузой и запечатывать их в коробки. По выходным мы играли в теннис у школы. В машине лежали ракетки и банка с теннисными мячами — иногда Мэйв заезжала в обед и забирала меня играть. Прямо посреди рабочего дня — и никто слова не говорил, будто она была главой компании.

— На пути туда папа был вне себя от радости. Постоянно съезжал на обочину, показывал мне коров, овечек. Я спросила его, где они все ночуют, и он ответил, что по ту сторону холма стоят огромные коровники, и у каждой коровы есть своя комната. Мама посмотрела на него, и они расхохотались. Все это было очень весело.

Я подумал о бессчетных милях, которые мы с отцом за годы проехали вместе. Он был не из тех, кто глушит мотор, чтобы посмотреть на коров.

— Поверить в это трудно.

— Как я уже сказала, это было очень давно.

— Ладно. И вот вы приехали.

Она кивнула, роясь в сумочке.

— Папа подъехал к самому входу, мы втроем вышли из машины и стояли там, разинув рты. Мама спросила его, не музей ли это, и он покачал головой, а потом она спросила, не библиотека ли это, и я сказала: «Это дом».

— Он так же выглядел?

— В общем да. Только двор был сильно запущен. Трава, помню, была очень высокая. Папа спросил маму, как ей дом, и мама ответила: «Это нечто, что тут скажешь». И он посмотрел на нее — улыбка на пол-лица — и сказал: «Это твой дом. Я купил его для тебя».

— Да ладно.

Воздух внутри машины был тяжелым и горячим. Даже при открытых окнах наши ноги липли к сиденьям.

— А она ни сном, ни духом.

Как это должно было выглядеть? Романтично? Я был подростком, и сама идея купить жене особняк, чтобы ее порадовать, казалась мне отвечающей всем внешним и прочим признакам любви; но также я знал свою сестру, и она уж точно не стала бы рассказывать мне просто любовную историю.

— А дальше?