Голливуд

В кухне готовили какую-то еду, холодильник ломился от пива. Я сделал туда несколько ходок. Сара нашла себе собеседников. Счастливая Сара. Когда кто-нибудь заговаривал со мной, мне хотелось выпрыгнуть из окна или по меньшей мере спуститься на эскалаторе. Неинтересны мне стали люди. Может, им и не полагается быть интересными. Вот звери, птицы, насекомые даже – эти да. Не знаю почему.

Джон Пинчот опережал график съемок на целый день, это меня радовало. Потому что уберегало от наездов «Файерпауэр». Сами паханы сюда, конечно, не заглядывали. Но у них были шпионы, это как пить дать. У меня на такие вещи нюх.

Кое-кто из группы подходил ко мне с моими книжками за автографами. Любопытные у них были книжки. То есть не самые лучшие из тех, что я написал. (Лучшая – всегда последняя.) Я увидел свои ранние «грязные» рассказы «Взятка дьяволу», несколько сборников стихов – «Моцарт на фиговом дереве» и «Вы позволите ему нянчить вашу четырехлетнюю дочурку?». А также «Сортир в баре – моя часовня».

День утекал, мирно и бессмысленно. Как долго снимают эту ванную сцену, подумал я.

Франсин, наверное, чисто вымылась.

Вдруг в прихожую вбежал Джон Пинчот. Он был какой-то взъерошенный, кажется, даже не совсем одетый. Во всяком случае, молния на брюках была застегнута только до середины. Он дико вращал глазами.

– Слава богу, ты здесь!

– Ну, как дела?

Он наклонился и зашептал мне на ухо:

– Ужас! С ума сойти! Франсин боится, как бы ее титьки не высунулись из воды! Поминутно спрашивает: не видать? не видать?

– Что ж за беда, если слегка и высунутся? Джон придвинулся еще ближе к моему уху:

– Она не так молода, как хочет казаться. А оператору освещение не нравится. Никак его не наладит, потому волнуется и пьет больше обычного…

Оператор, Хайнс, получил все мыслимые в его профессии призы, он один из лучших ныне живущих операторов, но, как все большие таланты, имеет пристрастие к бутылочке.

Джон продолжал горячо шептать:

– Представляешь, а Джек никак не справится с этой строчкой. Уйму дублей сняли. Его заколодило – начнет говорить и сразу глупо так разулыбается.

– Да что это за строчка-то?

– Строчка такая: «Пускай отдрочит участкового, когда он придет его проверять».

– Давай попробуем так: «Пускай откупится от участкового…» Дальше по тексту.

– Вот спасибочки! Это уже девятнадцатый дубль будет!

– Боже милосердный.

– Пожелай мне удачи.

– Удачи тебе.

Джон убежал.

Вошла Сара.

– Что случилось?

– Девятнадцатый дубль. Франсин боится показывать грудь. Джек не может сказать текст. Хайнсу не нравится свет…

– Франсин надо дать выпить, ей сразу полегчает.

– Ну, Хайнсу этот совет не нужен.

– Знаю. А когда Франсин расслабится, у Джека язык развяжется.

– Возможно.

И тут вошла Франсин. Она выглядела совершенно опустошенной. На ней был банный халат, голова обвязана полотенцем.

– Я с ней поговорю, – шепнула мне Сара. Она подошла к Франсин и тихонько заговорила.

Франсин прислушалась. Потом кивнула и вышла в соседнюю комнатушку-спальню. Сара на минутку отлучилась в кухню и вернулась с кофейной чашкой. В кухне имелся отличный выбор: два сорта виски, водка, джин. Сара чего-то намешала. Дверь в спальню приоткрылась, и чашка исчезла. Сара не задержалась.

– Сейчас придет в себя.

Минуты через две-три та же дверь распахнулась снова, на пороге появилась Франсин и заспешила прямо на камеру. Проходя мимо Сары, она поблагодарила ее одними глазами.

Нам ничего не оставалось, как сесть и маленько поболтать, коротая время.

Я никак не мог отделаться от нахлынувших воспоминаний. Как-никак именно отсюда меня выперли за то, что я привел в гости на ночь трех девочек. Тогда еще не слыхали про такую штуку, как права жильцов.

– Мистер Чинаски, – заявила мне хозяйка, – у нас верующие живут, трудящиеся, родители с детьми. Ни от кого из них я еще таких жалоб не слыхала. И вас я вдоволь наслушалась: у вас то поют, то ругаются, посуду бьют, матерятся, ржут… А уж что у вас нынче ночью творилось – такого я отродясь не слыхивала!

– Хорошо, я съеду.

– Благодарю вас.

Я, конечно, совсем с катушек слетел. Бриться перестал. Ходил в майке, прожженной сигаретами. Одна была у меня забота: чтобы на комоде стояло не меньше двух бутылок. Я никак не вписывался в окружающий мир, и мир никак не хотел меня принимать. Я нашел несколько родственных душ, по большей части женского пола, я их обожал, они меня вдохновляли, я играл на публику, щеголял перед ними в исподнем, объяснял, какой я гениальный, но верил в это только сам. А они орали: «Отъебись! Налей-ка лучше еще этой дряни!» Эти дамы были исчадием ада, и в моем аду они чувствовали себя как дома.

В комнату опять ворвался Джон Пинчот.

– Сняли! – возвестил он. – Все сняли! Какой удачный денек! Завтра продолжим.

– Скажи спасибо Саре, – сказал я. – Она умеет готовить волшебный напиток.

– То есть?

– Она угостила Франсин, и та сразу расслабилась.

Джон обернулся к Саре.

– Спасибо тебе огромное!

– К твоим услугам, – ответила Сара.

– Подумать только! Сколько лет в кино – и впервые пришлось снимать девятнадцатый дубль!

– Мне говорили, – вмешался я, – что Чаплин однажды снимал сто дублей, пока не удовлетворился.