Голливудские триллеры

Глава 41

Мы вырулили из водостока, и я сразу увидел нечто заставившее меня вскрикнуть от удивления.

— Смотри!

Крамли следом за мной повернулся на юг.

— Это же дом Раттиган! Отсюда — метров сто пятьдесят, не больше! Как же мы раньше не замечали этот сток?

— Просто раньше ему не приходилось работать трассой 66.

— Значит, если мы смогли проехать внутри туннеля от Китайского театра до берега, то и Констанция могла добираться от этого места к Грауману…

— Могла, конечно. Если совсем с дуба рухнула… Так. Похоже, она рухнула одновременно со всех дубов штата Огайо! Гляди…

По песку вился узкий след.

— Велосипед! Ну да, на велосипеде отсюда не больше часа.

— Да нет, нереально. Я ни разу не видел ее на велике.

Привстав прямо в машине, я бросил взгляд на вход в водосток.

— Она еще там. Вряд ли ей удалось уйти. А если и удалось, то слишком далеко и совсем не туда… Бедная Констанция.

— Бедная?! — взорвался Крамли. — Да у этой бедной шкура толще, чем у мамонта. Давай-давай, жуй сопли из-за этой шлюшки, а я позвоню твоей жене, чтоб приехала и оторвала тебе яйца!

— За что? Я пока ничего такого не сделал.

— Ах, неужели? — Крамли с ревом газанул и выехал на берег. — А то, что ты три дня носился, как конь педальный, — поперся на Маунт-Лоу, собрал всех вшей у всех вшивых фриков Лос-Анджелеса, влез на крышу Китайского театра — это как, не считается? Возглавил парад придурков — и все из-за прошмандовки, получившей «Оскара» за то, что дешевле всех продалась! Или я не прав? Можешь разбить мою шарманку, если я сыграл хоть одну фальшивую ноту!

— Крамли! Я же видел ее там, в водостоке. Раттиган! И после этого ты предлагаешь мне ее послать?

— Конечно!

— Ты так не думаешь, — сказал я. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты пьешь водку, а писаешь яблочным соком.

Крамли еще сильнее надавил на газ.

— Что ты имеешь в виду?

— В душе ты остался мальчиком при храме.

— Так, стоп! Пожалуй, поеду-ка я подальше от этого гребаного Приюта одиноких моряков!

Он прищурился, рванул еще быстрее, скрипнул зубами, но потом все-таки сбросил скорость.

— Что еще скажешь?

Я сглотнул и продолжал:

— Ты же был мальчиком-сопрано. Может быть, ты забыл, как твои родители гордились тобой на полуночной мессе? А когда мы сидели в кинотеатре? Думаешь, я не видел, как ты скрывал, что плачешь от фильма… Католический верблюд, который сломает себе хребет, но все-таки пролезет в игольное ушко. Знаешь, Хрум-хрумли… Из великих грешников получаются великие святые. Как бы ни был плох человек, он всегда заслуживает второго шанса.

— У твоей Раттиган их было девять десятков!

— Думаешь, Господь их считает?

— Боюсь, что да!

— А ты не бойся. Лучше подумай о том, что когда-нибудь, через много-много лет, ночью, ты позовешь священника, чтобы он тебя благословил, — и он вернет тебя в одну из тех далеких рождественских ночей, когда папа тобой гордился, а мама плакала от умиления… И ты закроешь глаза, и это будет такое сумасшедшее счастье для тебя — вернуться в свой родной дом, где не нужно прятаться в туалете, чтобы скрыть свои слезы… Ведь надежда все еще не умерла в тебе. И знаешь почему?

— Ну, и почему же?

— Потому, что я очень хочу, чтобы так было, Хрум-хрумли. Хочу, чтобы ты вернулся к себе домой, чтобы ты пришел к чему-нибудь, не важно, к чему — пока не поздно. Можно я расскажу тебе одну историю…

— Нашел время трендеть! Только-только унес ноги от банды лунатиков. Расскажи лучше, что ты видел в гребаном водостоке.

— Не знаю что. Я ни в чем не уверен.

— О господи! Подожди, не рассказывай! — Крамли порылся в бардачке и с возгласом явного облегчения выудил оттуда небольшую фляжку, которую тут же откупорил. — Если уж мне придется сидеть здесь между Сциллой и Харибдой твоего красноречия, так хоть не на сухую… — сказал он после того, как сделал приличный глоток. — Теперь говори.

И я рассказал:

— Когда мне было двенадцать, в наш город приехал ярмарочный фокусник, мистер Электрико[492]. Он прикоснулся ко мне своим огненным мечом[493] и громко крикнул: «Живи вечно!» Почему он мне это сказал, Крамли? Может, увидел что-то в моем лице, в том, как я сижу, разговариваю? Не знаю. Мне лично ясно одно: в тот момент, когда он прожег меня насквозь своим всевидящим оком, он определил мое будущее. Помню, я шел с ярмарки и остановился у карусели — там каллиопа[494] играла «Прекрасный Огайо»[495]… Я стоял и плакал. Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, какое-то чудо — я даже не знал, как это назвать… Через три недели я начал писать — мне тогда было всего двенадцать лет. И с тех пор пишу каждый день. Вот как все это объяснить, Крамли? Скажи, как?

— На, — сказал Крамли, — допей.

Я прикончил остатки водки.

— Как? — тихо, как эхо, повторил я.

Теперь была его очередь говорить.