Голод Рехи

Рехи не желал делиться своими подозрениями, и все же после утренней стычки его терзало беспокойство. Он будто видел опасность, знал, как все будет происходить: слышал чьи-то шаги, крадущиеся в ночи, наблюдал оскаленные клыки, блеск ножа предателя во мраке. Ветер, колыхавший шкуры, казался вторым заговорщиком, заставляя тревожно ежиться. Но Рехи не знал, будущее это, прошлое или домыслы беспокойного рассудка.

Кое-как Рехи заснул, свернувшись у трона рядом с Теллой. Тревога вернула ему видения, которые не посещали его с момента прибытия в кровавую деревню. Он снова оказался на границе реальности и прошлого, ступая в чужом обличии по камням винтовой лестницы.

По обе стороны горели чадящие факелы, и дальний уголок замка не выглядел пышным и уютным, в отличие от садов. Жрец в лиловом балахоне направлялся наверх и вскоре достиг площадки с закрытой окованной дверью. Возле нее дежурил сурового вида стражник с алебардой.

«Странно… недавно мне приснилось, будто я – пустынный эльф в разрушенном мире. Ох, дурной знак. До чего же дурной знак, Двенадцатый меня да направь!» – размышлял жрец, в нерешительности остановившись возле запертой двери.

«А мне-то как странно, что я тебе снюсь, приятель!» – поразился Рехи. Получается, они со жрецом видели сны-предсказания и рассматривали в них друг друга. Очень странно, еще более странно, чем новое мудреное слово «алебарда», которой жрец про себя обозвал топор с пикой на обитой железом деревяшке.

«И зачем я тебе снюсь? Может, если бы я тебе не снился, ты мне тоже перестал бы, а?» – подумал недовольно Рехи. Его не раздражали знания о старом мире. В конце концов, только благодаря им удавалось общаться с Лартом почти на равных. А вот нерешительный набожный юноша страшно бесил своими ужимками. Всех-то он приветствовал чинным поклоном головы и руки-то держал всегда смиренно сцепленными под длинными полами дурацкого одеяния.

– Все безумствует? – спросил он у стражника, который с грустью ответил:

– Мечется и заламывает руки. Боюсь, так скоро сойдут с ума его сторожа, то есть мы.

В этот момент дверь в комнату на вершине башни со скрипом отворилась, из-за нее показался старик с высушенным печальным лицом. Его черное одеяние сливалось с таким же черным кожаным мешочком, из которого пахло снадобьями. Лекарь.

– Как адмирал? – встревоженно спросил жрец. Лекарь потер крючковатый нос и задумчиво ответил:

– Знаете, я видел множество случаев помешательства, но адмирал рассуждает чересчур здраво для умалишенного. Он осмысленно и четко отвечает на некоторые вопросы, он помнит свое имя, знает, где и за что заперт.

– Пустите к нему, – решительно потребовал жрец, нервно моргая. Рехи в тот момент находился как будто в его голове, видел и чувствовал через него. И вскоре жрец вошел в скорбную комнату.

В башне открылась безрадостная картина: голые каменные стены, из приоткрытого окна тянуло свежим морским бризом, на нем не было решеток, так как все считали, что сбежать из высокой твердыни невозможно. Не спускаться же по плющу и выступам скалы – это было бы самоубийством. Никто не подумал, что адмирал, возможно, захотел бы свести счеты с жизнью после посетивших его видений.

Он сидел на простой деревянной кровати, опустив руки на колени, неестественно прямой и напряженный. Взгляд болезненно уставился в серую стену, но он явно что-то видел на ней, возможно, образы из своего воспаленного сознания.

– Здравствуй! – попытался заговорить жрец, неуверенно подходя к безумному адмиралу.

– Только якорь в шторм спасет, он надеждой нас ведет… – бездумно повторял адмирал отдельные слова простой портовой песенки. Он не реагировал на появление собеседника. Тогда жрец склонился к нему, отвлекая от созерцания стены. Но адмирал все еще его не видел. Жрец нахмурился и перешел сразу к делу:

– Ты говоришь, весь мир обречен?

Тогда адмирал оживился, измученно взглянул на пришедшего и, казалось, только теперь его заметил.

– Обречен, – ответил он с ледяным спокойствием и снова заладил про якорь и надежду.

– Почему ты так говоришь? – твердо продолжил жрец, хотя сердце его болезненно сжалось. Он привык, что адмирал направляет людей, поднимает целые флотилии на борьбу с врагами. А теперь, когда наемные пираты брали на абордаж лучшие корабли королевства, он сидел в башне, безучастный и отчаявшийся.

– Потому что ко мне явился Тринадцатый, – отозвался он. Жрец стиснул зубы и кулаки, с трудом справляясь с нахлынувшей волной гнева. Он хотел ударить адмирала, как будто этим мог немедленно привести его в себя.

– Ты понимаешь, что стал еретиком? – как можно спокойнее и четче сказал жрец. – Тринадцатый – это зло! Проклятье! Безымянный ужас, имя которого стерто ему в наказание.

– Нет, глупый маленький Страж Мира, все не так, – вздохнул с внезапной отеческой теплотой адмирал и дотронулся до плеча собеседника. Жрец отшатнулся, бормоча, как в бреду:

– Мне все равно, что тебе мог рассказать Тринадцатый. Возможно, он свел тебя с ума. Двенадцатый нам поможет. И да прояснит он твой разум.