Голод Рехи (СИ)

— Это я разрушил деревню. Я позвал Двенадцатого, — пробормотал Рехи, с трудом шевеля рассеченными губами. Он вдыхал отравленный воздух, давился едким пеплом, закрывая лицо воротом туники. В груди все горело, силы иссякали. Впрочем, не так уж много осталось причин цепляться за жизнь. Только Цитадель. А в ней… Митрий обещал неизбежный конец. Хотя хотелось бы набить самодовольные морды и Двенадцатому, и Митрию, обтрепать белые перышки семаргла, чтобы не бросал на дне отчаяния.

— Ну? Что сейчас я должен понять? — выкрикнул в небо Рехи, прямо в рассеченные алыми отблесками тучи. Но никто не ответил. Возможно, не все злоключения служили именно испытанием. Возможно, кара касалась именно полукровок. А на их долю хватало бесчинств. За поедание своих собратьев три сотни лет назад посулил проклятья самонадеянный «лиловый жрец». Догадывался ли он, во что превратится его мир? Понимал ли, что у многих не останется иного выбора?

«Случилось бы извержение, если бы они не свергли Ларта?» — подумалось невольно Рехи. Полукровки предали своего короля, переступили последний закон. Хотя запах серы витал уже давно, пропитывал пещеру с глубоким озером. Теперь на ее месте зиял провал, напоминавший чей-то разорванный рот с отрубленной челюстью. Рехи отвернулся, чтобы не вспоминать о тяжком времени своего пленения. Он не сожалел о полукровках. Но все еще рыскал по пустоши в поисках одного из них.

Взметенный песок с горьким пеплом путал направления, перемежал землю и небо. Только красный сигнал на далеком горизонте сиял неизменно ярко. Возможно, так разрушитель мира «приглашал» своего последнего жреца. Это будило гнев, бушующую ярость — нет, не из какой-то великой миссии одинокий эльф плелся на верную погибель, только от отчаяния и несправедливости. Или это цель очередного опыта такая: Страж Мира обязан терять всех, кто ему дорог?

Впрочем, что уж твердить о потерях, раз он сам ушел. Бросил. И снова сожалел об этом. Оттого бродил кругами, все дальше уходя от дымящегося разлома. Но картина вокруг не менялась, не утешала и не давала подсказок. Впервые Рехи не думал о голоде, впервые не заботился о том, где бы достать свежей крови. Его мучил совсем другой голод, теснящийся где-то под сердцем, отравляющий, словно опять задели ядовитым клинком. Неужели все повторялось? Никто не давал ответов, никто не приходил, на все четыре стороны стелилась пустыня, которую накрыло полотнище ночи.

Когда Рехи потерял всякую надежду отыскать хоть кого-то, до притупленного грохотом слуха донеслись истошные стенания:

— Это была высшая кара! Это Двенадцатый сделал с нами!

Их переполняли отчаяние и боль, помноженные на непередаваемые страдания. Рехи прислушался, вытянул шею. Что-то болезненно перемкнуло в груди, что-то пронзило под ребрами, как острие копья. Он смутно узнавал голоса, хотя под вой песчаной бури едва ли оставалась вера звукам. Возможно, так зазывали призраки, воспарявшие тенями из разлома. Возможно, собственный рассудок обманывал от чувства вины. Слишком хотелось бы услышать голос, всего один. От того Рехи еще больше напрягся, направляя свои стопы на зов.

— Двенадцатого нет! Он умер! Никого нет!

Вот снова этот голос, эти переполненные горечью слова. Смысл почти не различался, только отпечаток великой скорби. И слишком знакомое их звучание разъедало глаза неверием самому себе. Или то лишь пыль увязла на ресницах, смежая веки?

Так или иначе, Рехи непроизвольно перешел на бег, несколько раз упал, прокатился клубком по каменистому склону, ушиб правый бок — все это оставалось за гранью восприятия. Собственное тело показалось лишним и малозначительным, в какой-то момент почудилось, словно вокруг мир состоит из одних только линий, раскаленных и страшных. Но где-то меж них вновь блестела неповрежденная, едва мерцала. Рехи видел ее не глазами и двигался к ней не ногами. Тело же уверенной непоколебимостью отмеряло шаги по песку.

— Двенадцатый! Двенадцатый! За что ты проклял нас? За что ты проклял себя? — вновь донесся глас. И пустыня содрогнулась от него. А Рехи наконец-то пробрался сквозь тучу пыли.

По пустоши, практически припадая к шершавому песку, брела крошечная группка искореженных созданий. Тех, кто раньше гордо называл себя полукровками, величал себя отдельным племенем. Теперь от них осталось только пятеро, может, шестеро. Рехи сбивался со счета, потому что выжившие после разлома выглядели единым страшным клубком ран и ожогов. Средь них выделялся лишь один, еще напоминавший живое создание. У него только на руках пузырились свежие волдыри, да лиловую тунику прожгло в нескольких местах. Да еще на шее под паклей белых волос бугрился нарывом свежий укус. Он же вел своих людей…

Он. Он выжил.

Рехи застыл на месте, готовый завыть от раздиравшей грудь радости и ненависти. Вновь все смешивалось, но в прошлый раз он так ликовал только после «воскрешения» Лойэ. И от воспоминания вновь на него навалилось ощущение предательства.