Голод Рехи (СИ)

Казалось, что такую ложь даже во спасение невозможно забыть и простить. Он предавал на словах, чтобы на деле больше не расставаться. Толпа растворялась, Саат отступал темным видением, когда Ларта увлекали на площадь, чтобы отрубить голову или четвертовать. Приговор не имел значения, Рехи твердо решил: либо он спасет Ларта, либо умрет вместе с ним. Иного выбора не существовало. И решение крепло с каждой секундой.

***

Время отсчитывало удары вместе с сердцем, мерные, ровные, как гул часов вечности, с боем которых сменялись эпохи. Рехи несли сквозь толпу в открытом паланкине, как в те времена, когда он еще верил в свою славу. К нему тянулись руки, просителей отгоняли пиками и понуканиями. Но Рехи никого не замечал, он глядел на Ларта, которого волокли за кандалы, подгоняя остриями копий. Они заставляли склонить гордую голову — не удавалось.

— Мятежный раб! Раб, а не король полукровок! — кричал Саат, распаляя гомон толпы. Возгласы перемежались страшным хороводом:

— Страж! Страж! О, наш Страж! Смерть королю полукровок! Смерть! О, наш Страж! Смерть! Смерть!

Для Рехи вскоре стерлись различия, он слышал, как ему желают смерти и прославляют Ларта. Приходилось трясти головой и умолять остатки здравомыслия не покидать в столь темный час. Но после бессонной ночи в кругу мертвецов мутило, на глаза набегала пелена раздвоения. И с каждым шагом через запыленную пеплом площадь уверенность в своих силах иссякала. Но ведь раньше он старался ради Ларта, творил ради друга то, что превосходило все мыслимые возможности пустынных эльфов. В те времена, когда они шли через горы.

Возможно, именно в ту пору Рехи познал настоящее счастье, подлинную теплоту. Все, что случилось потом, после попадания в проклятую долину Бастиона, напоминало единый бесконечный кошмар. И даже беспредельная радость от обретения Лойэ и сына превратилась в дикую тоску после их побега. Повелитель черных линий все искажал, все доброе обращал в дурное. Все красивое — в безобразное.

— Смерть! Смерть! Смерть! — отражалось в стеклянных глазах обращенных Саата. Он шагал через толпу, как меч, разрубающий тело на две половинки. Следом за ним несли паланкин Рехи, он вертелся на мягких подушках, точно на углях, хватался за край занавесок, не смея упустить из виду скованного Ларта.

Пленнику тяжело давался каждый шаг, прибивала к земле ненависть и ярость обманутого. Рехи вытягивал руку, чтобы дотронуться до плеча друга, чтобы развеять иллюзии брошенных во спасение жестоких слов. Напрасно — слишком далеко. Их разделяла почти вечность.

«Ничего, — думал Рехи. — Вот мы и вышли из дворца». На площади оставалось больше места для использования силы, больше шансов на побег. Если бы только знать, как преодолеть эту немую ревущую толпу. Тени ее плясали в свете факелов на разрушенных стенах.

После всех извержений от Бастиона оставались руины, а дворец стоял неизменным набухшим коконом, опутанным черными линиями едва ль не плотнее Разрушенной Цитадели. Что же там? Рехи не ведал, и когда на казнь вели Ларта, его не интересовали судьбы мира. Он понимал лилового жреца, но одновременно проклинал.

«Белые линии не хотят убивать. Иначе они становятся черными», — осознал Рехи, не представляя, как прорваться через скопление обращенных. Воздух незримо горел и взвивался сотнями грязных веревок. И они тянулись хороводом к Саату, который заставлял то одного, то другого прислужника из толпы выкрикивать громкие призывы. Затем их подхватывали остальные, которые еще мыслили самостоятельно. Но выглядели так, словно их тоже превратили. Рехи давился отвращением.

«Ничего, скоро вы возненавидите и меня! Я не вернусь во дворец, я не вернусь в это скопище ходячих трупов! Любой ценой! И Ларт не вернется. И Ларт… Ларт не умрет! Даже если я вместо него останусь на помосте возле палача!» — кричал немо Рехи, и толпа растворялась для него, превращалась в колышущееся море. Стоило ли спасать этот грязный поток, подобный стокам в канавах? Всех этих безликих созданий? Рехи предпочел не задумываться. Одно понял: он хотел бы показать Натту совсем другой мир. Без этих толп, без плах и виселиц, без хитрых интриг. Да разве существовал когда-то такой мир?

Рябь крика проходила вдоль лица, и Рехи замирал в паланкине, пока его несли к месту казни. Не его казни, чужой казни. Но разве чужой? Разве их разделяло хоть что-то, чтоб не считаться единым измученным созданием, выставленным на потеху пред разверстой пастью?

Рехи сжимал кулаки и гордо вскидывал голову. Главное, чтобы колени не дрожали, главное, чтобы вой не кривил запекшиеся губы. И пусть Саат обо всем догадался, пусть вел беспощадную игру, но он не запрещал смотреть. А, значит, не запрещал действовать. Белые линии ему не подчинялись. Но ныне их не чувствовал и Рехи. Он искал легкие паутинки, а находил лишь пронзающий взгляд Ларта.