Голодающее крестьянство

„Цынга русской голодной деревни это—не цынга морского судна или тюрьмы,—говорил он.—В русской деревне вам приходится наблюдать цынготнаго больного в условіях обыденной его жизни, являющихся причинами его заболеванія. Наблюденіе цынготнаго больного резко разнится от наблюденія всякаго другого больного. Каждый из нас, врачей, наблюдает самыя ужасныя формы болезни, но в силу привычки оне уже не угнетают нашей нервной системы, особенно когда этіологія этой ужасной болезни случайна. Но, наблюдая цынготнаго больного,—обезсиленнаго, малокровнаго, с отекшими ногами, с ужасными кровоподтеками по телу и во внутренних органах, с изъязвленными, кровоточащими деснами, с разращеніями во рту, с изъязвленіями на разных частях тела,—вы, опытный врач и практик, ужасаетесь. Отчего? Только от сознанія, что весь ужасный вид этого больного, все его страданія, вся безпомощность имеют одну причину—голод .

Вследствіе этого, как мы уже говорили, цынга главным образом поражала татар, которые более всего страдали от голода; затем следовали чуваши и мордва и, наконец, менее всего болело цынгой чисто-русское населеніе. Из общаго числа цынготных больных, по определенію некоторых врачей, на долю татар падало около Во процентов, Решающую роль в этом отношеніи играет, конечно, экономическая необезпеченность татар, их малая хозяйственность по сравненію с русским населеніем, их меньшая приспособленность к земледелію и огородничеству, отсутствіе у них овощей, особенно капусты, и проч. Затем, как мы опять-таки указывали, немалую роль в деле распространенія цынги среди татарскаго населенія играют бытовыя, этнографическія условія: забитое, приниженное положеніе татарской женщины по корану и ■обычному праву, ея замкнутый, сидячій образ жизни, отсутствіе движенія и чистаго воздуха, наконец самый состав пищи, обыкновенно слишком пресный и однообразный,—вечная „салма" и чай.

Цынга, как и голод, появляется не вдруг, не сразу, не внезапно; ей всегда предшествует весьма длинный період постепенно физическаго истощенія, изнуренія, малокровія. „Эпидемія цынги,—писал д-р Кудрявцев,—почти незаметно подкрадывается

к населенію, но затем, овладевши им, она сразу проявляется в виде грандіознаго бедствія“.

Последнія слова будут вполне понятны, если припомнить, что в одной Самарской губерніи число цынготных больных в голодовку 1898—1899 гг. определялось местным санитарным бюро в 23.000 человек, а Красным Крестом—в 29.000. В действительности же общее число больных цингой в губерніи было значительно более, так как весьма многіе больные, раскиданные по глухим и отдаленным концам губерніи, конечно, не вошли в эту статистику.

Выяснив, насколько то было возможно, роль, которую сыграли в голодовку 1899 года петербургская бюрократія и самарская администрація, мы должны отметить, что при оценке общественнаго значенія этой эпопеи необходимо иметь в виду, что все это совершилось в министерство г. Горемыкина, который как ни как все же далеко уступал и такому ярому, прямолинейному крепостнику, каким являлся Д. С. Сипягин, и такому свирепому жандарму, каким был В. К. фон-Плеве.

VIL

После голодовки.

Тяжелый год пережит. Голодовка, цинга, тиф и прочіе ужасы остались позади. Теперь в деревнях уже не встретите более людей, опухших от голода, людей, покрытых кровоподтеками и изъязвленіями от недостатка питанія или, точнее говоря, от недостатка хлеба.

А как велико было число таких людей, можно судить по тем цифрам, которыя теперь публикуются местными санитарными органами, ведавшими это дело. В одной Симбирской губерніи больных цынгою было зарегистрировано 27.000 человек. В Самарской губерніи число цинготных больных определялось Красным Крестом в 29.000, в Казанской губерніи более 30.000. Столько же, если не больше, их было в Уфимской губерніи; затем масса больных цынгою была в Саратовской губерніи и т. д.

Теперь все это отошло в область исторіи. Тем не менее бедствіе, только-что пережитое, оставило глубокіе, страшные следы повсюду, где оно прошло. Я буду говорить лишь о Самарской губерніи, как более мне знакомой.

Правда, непосредственно следовавшій за голодовкой урожай 1900 года был необыкновенно обильный, прекрасный. Но само собою понятно, что этого урожая совершенно недостаточно для того, чтобы покрыть и пополнить те огромныя опустошенія в крестьянском хозяйстве, которыя произведены были голодовкой. Ведь нельзя же закрывать глаза на то, что у множества крестьян распродан за безценок или съеден скот, начиная с овец и свиней и нередко кончая последней коровой, последней лошадью, распродана птица, заложена одежа, домашняя утварь, запроданы или заложены посевы, земля, постройки, запродан, и, конечно, также за безценок, труд, будущій заработок. Кое-где съеден не только скот—скормлены крыши...