Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана

В 2011 году Нурзия Кажибаева, пережившая казахский голод 1930–1933 годов, отметила, что некоторые казахи, по-видимому, предпочитают обходить тему голода молчанием. Она рассказала о своем родственнике Хамите, «советском казахе», комсомольце и студенте мединститута. Хотя его родной дед умер во время голода, Хамит сердился на родителей, спрашивая их: «Зачем вы без конца возвращаетесь к теме голода? Почему вы не ели хоть немного хлеба?» Критикуя Хамита, Кажибаева восклицала: «Как слаба наша память! Или наши потомки стали манкуртами?»923 Легенда о манкуртах – людях, потерявших память, – была популяризована киргизским писателем Чингизом Айтматовым в его важнейшей книге «И дольше века длится день»924. Эта книга, опубликованная в 1980 году, подвергала советскую жизнь тонко закамуфлированной критике, и слово «манкурт» в скором времени стало уничижительным термином, применяемым к представителям нерусских национальностей, теряющих в Советском Союзе свою культурную и лингвистическую идентичность925.

В Казахстане термин «манкурт», а также несколько его синонимов, например шала-казах (полуказах) и асфальтный казах (о казахах-горожанах), широко распространились, причиной чему стали важнейшие изменения советского времени. К 1989 году 62% казахов заявляли, что бегло говорят по-русски, тогда как другие среднеазиатские национальности были существенно хуже знакомы с русским языком926. Многие казахи, особенно городские, с трудом говорили по-казахски, в немалой степени из-за неофициальных практик, обеспечивавших русскому языку привилегированный статус. Казахстан капитально изменился в результате миграций и депортаций советского периода, которые привели в республику не только русских, но и украинцев, немцев, корейцев, поляков и иные этнические группы, и к концу 1980-х годов процент межэтнических браков в Казахстане был одним из самых высоких по СССР927. Хотя после крушения Советского Союза многие новоприбывшие покинули Казахстан, некоторые остались. На сегодняшний день эта страна – полиэтничное общество с многочисленным русским меньшинством (23,7% населения)928.

Слова Кажибаевой наводят на ряд общих вопросов. Как казахи вспоминают голод? Почему, в отличие от Украины, где украинский голод стал ключевым событием при создании национальной памяти, голод в Казахстане обсуждается сравнительно мало? Мой эпилог не может дать окончательного ответа на эти вопросы – то, как в Казахстане вспоминают голод, заслуживает отдельного полноценного исследования. Но я надеюсь, что данный эпилог заставит людей задуматься на эти темы и укажет возможные направления дальнейших изысканий929. Он подтвердит, что вопрос голода оказался переплетен с более широким вопросом – как казахам следует вспоминать советское прошлое, – а также с нынешними отношениями Казахстана и России. Для казахских активистов, стремящихся сохранить память о казахском голоде, украинский голод стал одновременно и положительным, и отрицательным примером. Недавние попытки президента Нурсултана Назарбаева и его преемника, Касым-Жомарта Токаева, вновь начать обсуждение казахского голода продемонстрировали, насколько трудно сочетать две стратегии, которых казахское руководство придерживается в одно и то же время: развитие полиэтничной гражданской нации и апеллирование к этническому казахскому национализму930. Впрочем, важнейшие вопросы индивидуальной ответственности за кризис, который постиг людей, живших в 1930-е годы, по-прежнему не привлекли особого внимания.

После взрыва интереса в 1980–1990-е годы (когда большинство авторов в основном сосредоточились на поношениях в адрес Голощёкина как главного творца голода и на воспевании казахского противостояния советской власти) в конце 1990-х годов общественное обсуждение голода в Казахстане приостановилось. Призывы казахских активистов к суду над организаторами голода перестали звучать публично931. Число популярных книг и научных исследований по истории голода существенно сократилось. Когда в 2007 году, занимаясь собственными изысканиями, я общалась с казахстанскими аспирантами, они говорили мне, что их научные руководители рекомендуют избирать для исследований другие темы. Пожалуй, самым ярким символом произошедших изменений стало то, что мемориал жертвам казахского голода, планировавшийся в Алматы (бывшей Алма-Ате) с 1990 года, оставался невоздвигнутым – на этом месте продолжала стоять лишь простая каменная плита с надписью. Побывав там в 2007 году, я увидела, что тропинка к плите заросла сорняками, а тротуар поблизости усеян пустыми пивными бутылками.