Голодная тундра

В любое другое время я готов был ползать по тундре сутками, если б ни одна кровожадная тварь не трогала меня. Но сейчас, когда я только что видел свежую кровь, оставленную провалившимся в тундру медведем, я опять ощутил, что ночной страх обхватывает меня плотным кольцом. Так и хотелось спрятаться за чью-то спину, как в детстве за спину отца. Но меня успокаивало лишь одно – по лицам мужиков, стоящих рядом со мной, можно было понять, что они чувствуют то же самое. Лишь один Эйвен излучал какое-то нехорошее, как будто ОБРЕЧЕННОЕ, спокойствие.

– Херня какая-то, – подвел итог Тимофей и торопливо достал портсигар.

Эти звуки – когда зашуршала одежда, щелкнул замочек портсигара, Тимофей дунул в бумажную трубку папиросы, чиркнула спичка и та зашипела, загораясь белым пламенем – хоть чуть-чуть успокоили меня и отодвинули от обрыва, где меня поджидал ужас. Все по-старому. Я на земле. Мертвецы не повылезали из могил, солнце стоит на месте, медведь провалился в трясину, а комаров сдуло. Или они просто здесь не летают.

– Злой тундра. Голодный. – Без страха в голосе сказал Эйвен. – Тундра медведь ел…

– Да заткнись ты! – Володя был белый, как мел, и оттого бурая борода на фоне лица казалась черной и словно приклеенной. Он балансировал на краю обрыва.

Эйвен ничуть не обиделся. Он посмотрел на Володю мудрыми глазами коренного жителя тундры:

– Русский боится, русский видеть неизвестность. Он пугать, однако. Русский боится потому. Эйвен нет злится. Эйвен нет неизвестность. Эйвен знать – тундра плохой.

– Ладно, прости! – Володя тоже отошел от обрыва ужаса уже на безопасное расстояние. Кровь возвращалась к его лицу. Он подошел к Эйвену и похлопал его по плечу.

– Прости, я просто не в себе. Действительно, место хреновое.

– Надо уходить отсюда! – сказал кто-то, и его голос показался мне знакомым.

Это сказал я. Вырвалось совершенно автоматически. Нечего удивительного, если учесть, что пару минут назад я хотел спрятаться за чью-нибудь спину, и даже в тот момент был еще не против. Мужики посмотрели на меня, как на идиота, хотя по лицам можно было сказать, что они такие же идиоты. Тимофей усмехнулся:

– Ну, студент! Ума палата… Да если даже здесь и есть что-то опасное – мы штрафники! – он обвел руками всех нас. – За нами и так тянется ха-ароший хвост. Мы в списке. Понимаешь?.. И если наше дорогое начальство, накапает, – что мы отказались проводить разведку… Ладно, поехали!

Это он сказал Володе. Потом затянулся, выпустил струю дыма и добавил:

– Приедем к остальным, Степану доложим.

– Худой дело! – Эйвен стал одеваться.

«Худой дело, – подумал я, – очень худой дело. Просто офигеть какой худой дело. Жопом чую…»

Володя запрыгнул в трактор. Тот закашлял, как спящий человек, внезапно поперхнувшийся слюной, и, выхаркнув несколько сгустков дизельного перегара, залязгал гусеницами. Мы опять же ехали в полном молчании. И весь путь, что мы ехали, я вновь проклинал тот день, когда пошел учиться на геолога. Спать расхотелось.

Естественно, Степан послал нас подальше вместе со своими страхами и пообещал, что точно отправит в самое натуральное хреновое место, если мы не закончим работы в срок. А Эйвену, который заскулил про плохой место, посоветовал ловить ближайшего оленя и гнать обратно в свое стойбище, одеть кухлянку и ловить красную рыбу вилами. Эйвен ответил с достоинством:

– Эйвен не боится дух, не боится голодный тундра, – и указал пальцами на амулет, – Бхыкыйгун хранит Эйвен. Эйвен боится за геолог. Бхыкыйгун не хранит русский геолог.

– Русский геолог сам съест тундра! – с не меньшим достоинством изрек Степан и тут же закричал. – Ну, чего стоите?! Палатки ставить!

Скалы были совсем близко. Над их остроконечными вершинами зависли негустые облака.

Вскоре лагерь был поставлен. Степан вечером собрал старших техников и объяснил им задачу на следующий день. Тимофей уже ближе к ночи пришел в палатку под мухой, при этом основательно запахнув полог входа, в чем вообще-то, не было необходимости – комаров можно было не бояться, и сообщил нам:

– Завтра по старой схеме… Берем пробы по ручью. Но только пойдем вверх по течению, чтоб туда-сюда не бегать. Ик!

Потом он достал планшет, раздвинул карту и хмельным взором уставился в нее. Достал карандаш и стал что-то размечать в ней. Володи не было. Но было слышно, как он чем-то брякает возле своего трактора невдалеке от палаток.

Лежащий на нарах Эйвен вдруг встал и прислушался. Я посмотрел на него и попытался тоже напрячь слух. Володя шумит инструментом. Тимофей шумно дышит и шуршит картой. В соседних палатках гомон, хохот, аккорды гитары, великий и могучий русский мат, да бормотанье приёмника, где-то свистит примус. Но сквозь шум проходил какой-то звук, как будто где-то ворчал куропач. Только слишком протяжно и грубо.

Р-Р-Р-Р-0-О-О-О-О-О-У-У-У-У…

Как-то низко и утробно. К тому же брачный сезон для куропачьего племени закончился. Птенцы давно оперились и научились летать.

Я глянул на Эйвена. Тот заметил мой взгляд и посмотрел мне в глаза. С полминуты мы так и смотрели друг на друга молча. Его глаза говорили: