Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Его нет, Китнисс, и Хеймитч прав. Он умер на поле Квартальной Бойни. Стал пеплом воспоминаний. Разделил участь Прим. Но отчего-то находился рядом. Ах, да. Беженцы.

Точно-точно. Это «важно-преважно». Не забывай об этом, Китнисс.

Было еще кое-что «важное», но я уже плохо соображаю и поэтому, когда в лицо ударяет свежий осенний ветер, я просто прикрываю глаза. Он обдувает мою шею, щеки, плечи, обвитые сетью рукавов сумеречного платья. Мне холодно. Я кутаюсь в объятия «доверительного лица» Бити, он отвезет меня домой.

В машине меня рвет. И рвет настолько сильно, что кажется, вместе с ней, на полу богато убранного автомобиля окажутся и мои внутренности. Кто-то вливает в меня воду, и тогда я чувствую приступ снова. Тошно от воды, тошно от своей слабости, тошно от омерзения к себе самой.

Все, что я могу говорить «мне плохо». И я говорю это. Каждый раз, когда задыхаюсь от приступа тошноты, вдыхаю новый поток кислорода или тону в объятиях алкоголя. Меня трясет, шатает, меня подбрасывает на поворотах и снова рвет. Что-то страшное творится с моим организмом, и я чувствую, как вся покрыта холодной испариной.

И когда яркий свет бьет в мои глаза, я недовольно щурюсь, все еще ощущая себя в чужих руках.

– Где я?

– В лифте, – спокойно отвечает незнакомец.

– Кто вы?

Он не успевает ответить, я вновь забываюсь в алкогольной дымке, растворяясь во сне.

Это дыра. Мрачная, темная, окруженная сетью кровавых следов. Тишина здесь не напряженная, а зловещая. Она шуршит пожелтевшими, сереющими листьями. Упорно иду вперед, зная, что впереди меня ждет исцеление.

Меня окружили высокие деревья. На одном из таких я пережидала свои последние ночи на арене. Первый день после утраты Руты. Я бреду в поисках ручья – все того же исцеляющего места, которое вселит меня надежду. А его все нет.

Я прохожу двадцать, возможно тридцать километров, а его все нет. Ноги стерлись в кровь – босые ступни неприятно саднят, путаясь в еловых ветках.

Поляну разрывает крик. Надрывный крик, взывающий о помощи. Я устремляюсь на звук, но мои ноги нелепо заплетаются в корнях дерева. Я не успеваю. Переродки – дюжина скалящихся тварей раздирают мягкую плоть. Из горла жертвы вырывается слабый вопрошающий стон, но он растворяется в рычании убийц.

Мне страшно. Я боюсь того, что они настигнут и меня. Взбираюсь на дерево и только с ветки замечаю окровавленные кончики пшеничных волос… Залитые кровью лазурные глаза… И обнадеживающие улыбка, которое вроде возвещала меня: «Все в порядке, Китнисс, со мной все в порядке. Береги себя»…

Пит. Я ненавижу его за это. Его бесконечно желание оберегать меня ценой собственной жизни. Ненавижу за бесконечную доброту ко мне. Ненавижу его самоотдачу, взамен которой он требовал только моего присутствия. Ни любви, ни жалости, ни ответных поступков.

Я слетаю с ветки, дикой, обезумевшей птицей. Переродки скалятся, но отступают от тела, видя взбешенные глаза, полные ненависти.

Я потеряла его. Снова. И потеряю еще раз. И еще. Они отберут его. Всегда отбирали. Я не чувствую боли, только пустоту – наверное это самое искреннее ее проявление. Перья ложатся ему на грудь, я кутаюсь и растворяюсь в этих объятиях. Все кончено.

Он слабо улыбается и все еще повторяет:

– Все хорошо, Китнисс, со мной все хорошо…

– Китнисс!

Я широко открываю веки, и чувствую, как мне не хватает воздуха. Было ощущение, будто я задыхаюсь – на деле это так и происходило. Жадные глотки кислорода не поступали к легким, преграждаясь неосознанной истерикой.

Вот вам и сильная.

– Дыши! Это кошмар, Китнисс! Ты слышишь меня? Кошмар! – звонкий голос наполняет меня всю до краев.

Он жив. С ним все в порядке. Это кошмар.

Чувствую, как последний задыхающийся вдох растворятся в его крике. Все в порядке. Со мной все в порядке.

– Пит, – слабо шепчу я.

Он не отвечает, промокает полотенце и обтирает мой лоб, шею и руки от испарины.

– Воды.

Напарник подает стакан. Ни единой эмоции. Строго. Расчетливо. Мне кажется, ему платят за то, что сейчас он сидит со мной.

За окном ночь. Я в спальне идентичной моей: с той же покраской стен, мебелью, искусными стеклянными водопадами, жидкокристаллическим экран телевизором и полным отсутствием уюта. Но запах – абсолютно другой. Аромат пряностей смешивался с чистым привкусом свежести. Безопасность: именно так для меня пахла безопасность. Это его комната.

– У тебя вкусно пахнет, – слабо говорю я.

Пит хмурится. Я бы тоже хмурилась, если бы напарник говорил со мной о подобных глупостях. Но она уже слетела с языка, отступать больше не куда.

– Это потому, что ты пьяна. Здесь пахнет точно так же как и везде.

– Нет. Здесь пахнет безопасностью, – с трудом говорю я, – От тебя всегда веяло безопасностью.

– Почему же?

– Не знаю. Ты какой-то безопасный.

На этот раз он расплывается в улыбке.

– Ты много болтаешь, Китнисс. Правда или ложь? – говорит он.

Я недовольно морщу нос и в упор разглядываю лицо напарника.

– Ложь. Я всегда молчу, особенно в разговорах с тобой.

– Почему? – он напрягается.