Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Я оглядываю изуродованное платье, и к глазам подступают слезы: я убила творение Цинны. Оставила от того сверкающего сапфира сшитые кусочки материи. Кое-где виднелся блеск оставшихся камней, но они мерцали тускло – обиженно.

– Ну что же ты, Китнисс? – слышу успокаивающий голос Пита.

– Мне стыдно… Цинна так старался, а я…

– Мелочи, все, что ему нужно – заботливые руки прачки. Я готов ею побыть, – смело говорит мой напарник.

– Я не могу его снять, – выпаливаю я.

И я вижу, как мои слова вводят его в оцепенение. Неужели я так противна ему, что подобное вводит его в ступор. Или он боится, что переродок всадит мне нож меж лопаток?

– Я помогу, – наконец хрипло говорит Пит.

Он убирает скатавшиеся волосы и приступает к пуговицам. Стараясь не думать о том, что происходит, перебираю волосы. Причудливые косички сами собой возникают в моих руках, путаясь друг с другом и образуя, точное подобие того, что было на моей голове, на первой Жатве.

Мама. Именно она делала подобную прическу, заботливо касаясь моих выгоревших, в лучах лесного солнца, волос. Я никогда не могла хвастать теплыми отношениями с родной матерью: после смерти отца она словно предала меня и Прим. И тогда я четко решила – этот человек чужд мне. Я бы никогда в жизни не позволила себе сдаться, оставляя родных детей на произвол судьбы. Мы могли умереть. Мы бы умерли, если бы не я.

Нет, я не чувствую гордости за свои поступки. Я делала это ради Прим. И сделала бы это снова и снова. И если бы понадобилось, делала подобное тысячи раз. Мне хватает одной веры, чтобы встать на ноги. И не важно, кто этот человек – Бонни и Твилл, которые когда-то повстречались мне в лесу, или Фелиция и Далия, которые до конца не осознавали всей силы одних своих обнадеживающих слов.

Неожиданно я слышу плеск воды. Пит набирает ванную, добавляя в нее ароматические масла. Над водой пузырится пена. Я удивленно смотрю на своего напарника.

– Я подумал, ты захочешь расслабиться.

Да нет же, дело не в расслаблении, а в смятении. Сама отмыться от пота и рвоты я не смогу. А это означало, что принимать ванную мне придется с помощью Пита.

Странно, былое смятения уступило место знакомому чувству. Что-то сдавило низ живота. Скрутило словно морской узел, заставляя ощущать легкое и в тоже время странное парение. Дотрагиваюсь до живота и понимаю, что стою в одном нижнем белье.

– Заберешься сама?

Послушно опускаюсь в горячую воду и забываю обо всем на свете. Последние несколько часов, тошнота отзывалась во мне страшными приступами, и все о чем я могла мечтать именно такая ванная. Он купал старого ментора, надеюсь, я выгляжу чуть лучше.

Не знаю почему не чувствую отвращения или неудобства, когда он мылит мои плечи. Удивительно, но мне это нравится. Я смеюсь, когда шершавая мочалка касается ладошек. Голос разума опустил руки – убеждать меня в том, что это не прилично просто кощунство.

– Не знал, что алкоголь так плодотворно влияет на людей, – улыбается Пит, – Это первый искренний смех за три недели.

– Чем ты занимался после того, как мы вернулись в Двенадцатый?

– Я плохо помню это время. Помню, что каждый день бывал у доктора Аврелия, ходил на процедуры, сдавал анализы. С утра получал порцию своих таблеток, до завтрака выходил на крышу больницы. Время до обеда проходило по-разному: я мог или смотреть в потолок, или шататься между палатами. Принимал послеобеденную порцию препаратов, возвращался в свою палату и ложился спать. После сна выходил на крышу. Ужинал с остальными пациентами, принимал вечерние таблетки, ложился спать.

– Угрюмо как-то.

– Я ничем не отличался от других таких же, пациентов, как и я. Единственной радостью были приезды Делли. Она так забавно рассказывала о своей новой жизни, что будь у меня календарь, ее приезды я бы отмечал красным цветом. Мы часто играли в «правда или ложь» и зачастую, я узнавал о себе старом много нового. Когда же она привозила холсты, я, наконец, мог рисовать. И пускай многие работы мне приходилось отдавать Аврелию для его психоаналитических тестов, некоторые остались дома, в Двенадцатом.

– Что ты рисовал?

Его рука замирает на моей спине.

– Арену, убийства, переродков. Много чего, – скомкано отвечает Пит.

– А что-нибудь хорошее?

Улыбка вновь озарила его лицо. Он неотрывно смотрит в мои остекленевшие глаза.

– Сны.

– Разве это хорошее? – прыскаю я со смеху.

– Будешь много умничать, – он щелкает меня по носу, оставляя на нем холмик из мыльной пены, – будешь мыться сама.

– Я просила снять платье, а не это…– я развожу руками.

Пит неожиданно замирает. Он словно обжегся, и теперь смотрел на меня с подозрением.

– Я называл тебя «чистой», правда или ложь?

– Не похоже на то, чтобы я была чистой.

– В лифте, после Интервью Трибутов, – говорит мой напарник, – Джоанна стащила с себя платье, Рубака приставал к тебе с поцелуями, а Финник измывался над тобой с кусочком сахара? Правда или ложь?

Я поджимаю губы.

– Правда.

– Ты – чистая, – уверенно говорит он, – Даже когда я умирал, ты стеснялась моего обнаженного тела.

– Кто бы не стеснялся?

– Джоанна или Энобария.

– Делли, – зачем-то ляпаю я.