Голое небо

даже мудрецы и поэты — пишет он — воспоют не то, что воспевают поэты сейчас, или, что — может быть, должно воспевать, по его мнению, — «улыбки, мечты», но

Только мощь отвердевшей планеты,
Только праздник стальной красоты.

Здесь намечается уже, таким образом, некоторая линия расхождения и противоположения, ведущая к усилению у Н. М. Максимова черт индивидуализма, а в дальнейшем и эстетизма.

Этими двумя линиями — тяготением к слиянию с коллективом, человечеством, современностью, пролетариатом, с одной стороны, — и индивидуализмом, эстетизмом, уходом в прошлое и порою щеголянием своей политической реакционностью, с другой, — и характеризуется творческий путь Н. М. Максимова. Тематика его при всем ее разнообразии может быть сведена к двум основным стержням — личному началу и началу коллективному. Борьба между ними, возобладание то одного, то другого, постоянное мятение — вот, что составляет сущность поэзии Н. М. Максимова. И то обстоятельство, что стихов своих он не печатал, не делал их достоянием даже самых близких людей, имело громадное значение в том смысле, что произведения его были абсолютно искренни, не зависели ни от каких цензур, ни от каких посторонних воздействий, и представляют собой поэтому документы высокой идеологической ценности, как ни относиться к направлению ее.

При внимательном, систематическом и многократном чтении стихов Н. М. Максимова, с соблюдением — в возможных пределах — хронологической последовательности их написания, развитие поэтического пути покойного поэта предстает, как длинная извилистая линия борьбы между индивидуальным, индетерминированным и исторически— неизбежным, детерминированным, а поэтому желанным, хотя и не родным.

Этот антагонизм можно проследить шаг за шагом на всем протяжении десятилетней поэтической деятельности покойного Н. М. Максимова.

После «космических» стихотворений 1918 г., насыщенных энергией, бодростью и патетикой борьбы, уже в следующем году в его поэзии появляются настроения пессимистические, безнадежные. В 1920 г. эти настроения получают особенно сильное выражение в стихотворении «Смерть», представляющем картины Петрограда той эпохи, в частности полуразрушенных крытых рынков на Сенной площади и затонувших барок на Обводном канале:

Смерть

На Сенной пустынной и странной
Высятся остовы мастодонтов:
Люди с них брани железную шкуру
И ломали, кромсали их мясо.
А на Обводном канале —
Все глубже и глубже в зловонную и мутную воду
Погружаются гниющие баржи
И черные торчащие доски,
Словно ребра обглоданных разрухой чудовищ.

Проходя по обезлюженным улицам,

Я знаю только одну страшную мысль:
Я знаю, что в темные волны,
Все глубже и глубже,
Как гниющие баржи на Обводном канале,
Погрузятся и наши сознания.

1920

Эти внешние впечатления поэта переплетаются с его личными настроениями. Вместо прежней бодрой и жизнерадостной энергии, проникающей стихотворения 1918 г., в его стихах последующих лет появляются глубоко-скорбные и мрачные мотивы. В стихотворении «Ма bougie s'eteint» (1919) не чувствуется еще надрыва личного характера, но перевод этого стихотворения, относящийся к 1920 г., говорит уже о глубоко-интимном страдании и душевной муке.

Свеча гаснет

Мне грустно, друг… Повсюду смерть.
Взгляни: мой огонек был ярок,
И вот лишь черненькая жердь
Поддерживает весь огарок.

Все счастье, видишь, сожжено,

И смерть — одна лишь остается,
Как вязко восковое дно
Зелено-ржавого колодца.

Но перед тем как умереть,

Огонь скорбит о доле тленной,
И к меди ластится, но медь
Недосягаема, надменна.

Еще вздохнул… В последний раз

С последней мукой встрепенется…
О, страшный миг! Сейчас, сейчас
Он в бездне жадной захлебнется.

1920

В стихотворениях 1920–1921 гг. личные мотивы начинают занимать все больше и больше места. Но, параллельно с этим, наряду со стихотворениями, посвященными теме — «я» — возникает, как антитеза ее, тема — «вы». Прежний «космический» коллективизм исчезает как будто без остатка. Н. М. Максимов настойчиво противополагает себя пролетариату, как исторической категории. В этом смысле особенно важны стихотворения 1922 г.

Ты мнишь