Голое небо

Было бы неверно утверждать, что сказанным исчерпывается оригинальность Н. М. Максимова, как поэта. Если акад. А. Н. Веселовский утверждал в парадоксальной форме, что вся история поэзии есть в сущности история эпитета, то в отношении Н. М. Максимова можно сказать, что развитие его поэтического дарования может быть прослежено не только на росте и углубленности идеологического содержания, но и на такой второстепенной, подчиненной вещи, как эпитет. При этом характерно, что «борьба с эпитетом» идет у Н. М. Максимова в направлении самоосознания: отменяется традиционный «литературный» эпитет и либо не заменяется ничем, либо на место него ставится более простой, убеждающий, доказательный. Примеры:

1) Старый парк Екатерины,[7]

Липы, важные дубы…

И гряды воспоминаний грустных

О веках, что смутно далеки.

2) …И вязы рослые в саду

глухом…

3) Пленительная музыка заглушит

Добра суровые колокола…

4) И черты моих больных

созданьиц

С легкой мукой забываю я.

5) За краткий миг

таинственной удачи.

1) Старый парк Екатерины,

Липы, клены и дубы…

И немного даже грустно…

(«Екатерингоф»).

2) И вязы и дубы в саду глухом («Старинный пейзаж»).

3) Звучанье музыки легко заглушит

Добра суровые колокола.

(«Игра»).

4) И уже черты моих созданьиц

Постепенно забываю я.

(«Спартанец»).

5) За краткий миг болезненной удачи… («Не наша ведь забота…»).

Ограничившись этими примерами, подвести итоги анализа творчества Н.М Максимова. Подробное рассмотрение его стихотворений в хронологическом разрезе показало, что и по содержанию, и по оформлению поэзия Н. М. Максимова была продуктом высокой культуры старой буржуазной интеллигенции в той ее части, которая поняла Октябрьскую революцию.

Развивавшееся вне влияния критики и читателей творчество Н. М. Максимова приобретает таким образом значение ценного общественного, классового, а не только «человеческого» документа большой искренности и выразительности.

1930–1931

Приложение

Первоначальный вариант стихотворения «Финляндия».

Какой угрюмый, гордый зодчий
Здесь кручи серые простер,
Над далью темной стали жестче,
Над гладью голубых озер.
Здесь лес загадочный и вражий,
И сердце думает с тоской:
Что вечность? — оползни овражьи,
Да вереск тонкий и сухой.
А на заре все тот же зодчий
Чертоги пышные простер,
И все торжественней и жестче
Мой строгий и холодный взор.

По-видимому, между окончательной, напечатанной редакцией и первоначальным вариантом была еще одна редакция, находящаяся в одной из черновых тетрадей и озаглавленная «Стихи о Финляндии». I. Эта промежуточная редакция представляет следующие разночтения: стих 3 первой строфы читается так.

И мир — торжественней и жестче

Вместо окончательного

И мир торжественный здесь жестче.

Далее, за второй строфой, после стихов

Что вечность? — оползни овражьи,
Да вереск тонкий и сухой —

имеется еще опущенная впоследствии строфа, все стихотворение читается так:

Я, в легкой мудрости изверясь,
Мгновенностями не горю,
Я собираю белый вереск
И в заревую даль смотрю.
Там глубь и т. д……………………
…………………………………..
И все торжественней и жестче
Мой строгий, неподвижный взор.

Следующее затем стихотворение в сборник «Стихов Н. Максимова» не вошло:

СТИХИ О ФИНЛЯНДИИ. II

По запыленным улицам блуждая,
Прижмусь мечтой к финляндскому граниту
И снова вижу лес запечатленный
С залежанной и темной тишиной.
И строгий лик неизреченно-странный
Предстанет мне за белою дорогой,
Когда кругом средь мудрого безмолвья
Лишь сосны в темной вечности шумят.
Он — словно высеченный из гранита,
И губы, как пластинки слюдяные,
И очи — неподвижные озера
В чуть зыблемых ресницах-тростниках.
Ни трепеты, ни весла, ни улыбки;
И в час, когда закат преодолеет
С надменностью багряное мученье,
Еще мудрей в них стынет тишина.

Последняя строфа в другой редакции читается так: