Голос

— Вы разве меня знаете?

— Я не люблю ждать, — ответила она.

Он засмеялся.

— Я вас знаю, — сказала она.

— Я вас не видел, но тоже знаю: один раз я проснулся от вашего голоса. Вы откуда-то шли ночью после дождя…

— И запомнили мой голос?

— Я вас искал.

— Значит, у меня хороший голос?

— Даже больше, чем хороший.

— Какой же?

— Я не могу выразить в словах…

— Но я хочу знать.

— Не надо торопиться. Когда-то я тоже все хотел сразу — и ничего не получил.

Она внимательно и с осуждением посмотрела на него:

— Разве надо что-нибудь получать?

— Нет.

— Тогда зачем говорите?

— А вы знаете, сколько мне лет?

— Это разве важно?

— Очень важно. Мне тридцать два. А я хочу, чтобы мне было в два раза меньше.

— Вам не нужно — вы такой интересный человек…

— Откуда ты знаешь?

— Я же вижу.

— А если ошибаешься?

— Я никогда не ошибаюсь.

— Тебе тогда легче, — вздохнул он.

— Мне трудно, — сказала она и тоже вздохнула. — Вы со мной, как с маленькой, разговариваете. А я уже взрослая.

— Я не могу представить тебя взрослой. Вот когда тебе будет лет…

— Чепуха, — сказала она спокойно. — Идемте?

— Куда?

— Сами выбирайте. Куда скажете, туда и пойдем.

— Ты все выдумала, — постарался он сказать так, чтобы не обидеть ее.

Она не обиделась и тихо сказала:

— Вы учитель.

— Учитель. Это плохо?

— Вы на меня смотрите, будто я учусь в вашем классе.

— Я больше не буду.

— Тогда другое дело. А почему вы не спрашиваете, сколько мне лет, как меня зовут, где я живу?

— Не успел.

— Ну так спрашивайте! Ладно, сама скажу: Катя.

— Тебе пятнадцать лет…

— Вы угадали. Но в октябре мне будет шестнадцать.

— Значит, тебя зовут Катей… Очень хорошее имя.

— Вы на полном серьезе?

— На полном.

— Вам я верю. Вы все время о чем-то думаете. Вы — умный?

— Есть немного.

Они разом засмеялись.

— Я сначала боялась, думала, подойти нельзя. А вы не очень строгий. Я вас сразу разглядела.

— Ты много читаешь?

— Нет. Раньше много читала. У меня голова кружилась, столько читала! А что пользы: умрешь — и ничего не будет.

Она вздохнула.

— Когда все уснут и никто не видит меня — очень обидно. Вы будете обо мне думать?

— Буду.

— Всегда?

— Если хочешь, всегда.

— Я тоже. Так еще жить можно. А то ведь никто, никто… как будто меня нет на свете!

— Я скоро уеду.

— Вы же вернетесь…

Она не отвела взгляда, когда он долго смотрел ей в глаза.

— Не отворачивайтесь, — попросила она, — смотрите дольше. Я уже большая, мне можно. Скажите, вы — один?

— Один, — не сразу произнес он.

— Я знала…

— Ты очень спешишь.

— Вы ничего не понимаете, — сказала она и чуть не расплакалась.

Он не знал, что делать. Она сама выручила его:

— Возьмите меня за руку. Не так, сильнее…

Через минуту она успокоилась и сказала:

— Мы с вами похожи.

— Разве это плохо? — сказал он, как бы отвечая одновременно и себе и ей.

— Не знаю. У меня такое предчувствие… Я ведь такая дура, я ничего не понимаю в возрасте.

— Я тоже.

Договорились, что завтра встретятся, и она, не оглядываясь, пошла. Он долго смотрел ей вслед, стараясь запомнить, как она идет.

Ужинать не стал. Выпил без отдыха большую кружку холодного кваса, пришел в амбар, сел в темноте на постель и так сидел, не раздеваясь. Сжал голову ладонями, стукнул себя несильно кулаком в висок. Пригнувшись, перешагнул порог, осторожно, чтобы не оступиться, шагнул далеко вниз — на первую ступеньку, плотно вросшую в землю, скрытую лебедой и бурьяном. Запах мяты удивил его. Вдруг захотелось, чтобы ночи не было, а сразу же пришло утро… Николай Семенович видит себя двенадцатилетним…

Закатывается солнце, он идет по деревне. Около дома на скамейке сидит Надя. У нее на коленях большой подсолнух. Надя первая здоровается. Он садится рядом. Она отдает половину подсолнуха, спрашивает, куда он идет. Ее отец надолго уехал, и дома она теперь одна.

— Пошли к нам, — приглашает Надя.

Она стряхивает приставшую к подолу шелуху и, как что-то давно решенное, говорит:

— Почему тебе мало лет? Я бы вышла за тебя замуж. А пока ты вырастешь, я состарюсь.

Зашли в избу.

— Чай будешь пить?

Не дождалась ответа и налила ему и себе чаю в большие фарфоровые чашки.

Он сыпал в чашку сахар, знал, что уже хватит, но забыл, что нужно остановиться, и продолжал сыпать… Надя смотрела на него черными, как уголь, глазами. Он чуть не пролил чашку, с трудом поставил ее на стол и сидел с видом, который говорил: что хотите со мной делайте, я ничего не знаю, ничего не умею, мои руки не слушаются, мой рот не открывается…

Опомнился, когда уже сидел на стуле у окна. Ему казалось: не он брал стул, не он шел к окну — все это кто-то за него делал…

— Лампу зажечь? — спросила Надя.

Осторожно, чтобы не сломать, сняла стекло, протерла, закрыла занавесками окна.

…Горит лампа, летят на свет белые ночные бабочки, обжигаются и падают. Надя придвигает к себе лампу, медленно выкручивает фитиль. В комнате делается темно, на стекле лампы остается маленькое красноватое пятно.

— Отвернись.

Он отворачивается.

— Не оглядывайся.

Он зажмуривает глаза, плотнее сжимает веки, но они сами раскрываются. Тогда он закрывает глаза ладонями. Проходит немного времени, и он слышит:

— Повернись.